как его… «тенятника»…
Она заснула, не дожидаясь ответа.
— Все сделаем, не волнуйся, — сказал Балакирев, распрямляясь.
Он вернулся в операционную.
И все было сделано. Помощников себе Елены подобрала — что надо…
Каталка с трупом тети Томы убрана обратно в холодильник. Потому что жарко. Жара расползается из котельной по всему подвалу. В печи басовито гудит огонь, а возле дверцы, весь в багровых отсветах, голый и страшный, несуетно трудится истопник, — как бес в аду. На голове — шапочка; к фартуку добавились перчатки. Бутылка, к которой он постоянно прикладывается, — здесь же, на полу. Количество выпитого растет и накапливается…
Вино — его слабое место.
В чем еще этот падальщик уязвим? Я наблюдаю за его скупыми, выверенными движениями. Перед нами физически сильный мужчина и абсолютно уверенный в своей силе. При этом, однако, человек не вполне нормальный — это мягко говоря. Все-таки чавкает специфическую пищу. Плюс к тому, несколько лет просидел в подвале — а это депривация, однозначно. Личность, несмотря на развитый интеллект, деградирована. Таким образом, ясно проступает второе его слабое место: психика.
Компенсируя все свои потери, Крамской строит свой мир, — тем и спасается. Рисует, складывает мозаику, моделирует, приравнивая себя к великим (фамилия обязывает). Он хороший копировщик; я присмотрелся к картинам на его вернисаже — снято с оригиналов, по-видимому, до мельчайших деталей. Вообще, детальность проработки буквально всех его работ — это очень важно. Один макет кремля чего стоит! А его особые отношения с «утилизатом»? Подвинутость в деле домашней кремации, любовь к точному подсчету жертв… Очень тщательный, очень скрупулезный он человек, этот истопник. Патологический педант. Дотошность, вязкость — во всем. Если уж делает, то непременно доводит дело до конца… Казалось бы — сильная черта. И в это же время — точка жуткого напряжения. Вот в чем он более всего уязвим — в своей дотошности.
Потому что выстроенный им мир для него сверхценен.
Каким образом это можно использовать? Да очень просто.
Разрушить его мир…
— Облегчиться не желаешь? — вдруг вспоминает Крамской про меня.
— Мне на унитаз не залезть.
Он умиляется:
— Полурослик ты мой…
Берет меня под мышки, приносит в нишу с унитазом и напутствует:
— Пописай получше.
Секунду-другую я размышляю над его странной заботливостью.
Хотя, чего тут размышлять? Тоже мне, логарифмы. Он не любит мочу в той же степени, в какой и мочевую кислоту, — за то, что портит ему вкус пищи. Наверное, с полным мочевым пузырем и мочеточниками возни много, когда потрошишь свеженького человека.
А я — что я, собственно, такое?
Мясопродукты. Не более того…
…Опять он жрет. Часа не прошло, как опустошил сковороду, — и вот… Ополоснулся после печи под душем, подвязался вечным фартуком, снял с полки стеклянную банку с тушенкой и вывалил мясо на ту же сковородку. Тушенка, естественно, домашнего приготовления. Вилкой или ложкой не пользуется — все пальцами. Жрет и пьет свое красное. Пьет и говорит, жестикулируя бутылкой в руке…
О том, что это в справедливо и даже смешно, что Сергея Лю распилят на заказы. Потому как, если честно, идею насчет производства и продажи корма для собак подал он, китаец чертов. Никак не мог смириться, что остатки от анатомических исследований, а также от пиршеств, которые устраивал себе Крамской, вульгарно выбрасывали. Это было в Питере, когда они еще маленькой коммуной жили. Кстати, элитный собачий корм — исконно китайское изобретение. Императорских любимцев век от века кормили человечиной, — об этом в книгах не пишут, но так оно и есть. Вроде того, как самим императорам для укрепления телесного здоровья подавали мясо воронов-долгожителей… А что? Китайцев много, им друг друга не жалко. Вот мы в России — мы-то что вытворяем?! И так ведь нация вымирает! В России, как нигде в мире, люди друг друга не жалеют — куда там Китаю с его жестокими традициями…
Людоеду, оказывается, больно за державу. Людоед печется о вымирании нации… Это такой сюр, такая шиза, что я на несколько минут теряю чувство партнера. Между тем, умные речи сыплются из этого м
…Отношение людей к домашним животным — это абсурд, дошедший до высшей точки. Теперь не собачки существуют для людей, а люди для собачек. И это буквально, никаких метафор. Началось с появления парикмахерских, бань, ресторанов, театров, даже публичных домов, — для собак и кошек! Дальше — больше. Хозяин одевается в тон экстерьеру своего четвероногого друга, покупает парные драгоценности, — себе и сучке, — и, спрашивается, кто в этой ситуации настоящий хозяин?.. Финал более чем логичен: кормить собак и кошек мясом людей.
Или это еще не финал?
Именно подобные соображения подвигли учителя биологии прислушаться к советам Сергея Лю и создать семейную «фирму». Зондирование рынка, осторожные предложения прошли на удивление спокойно. Сформировался первый, пусть узкий, но все же круг клиентов, готовых платить за гарантированное качество. Владельцы холеных тварей не то что не ужасались, а подпрыгивали от нетерпения: ну, давай же, ну когда же. И доставали пухлые бумажники…
Счастливое было время. Пусть Виктор Антоныч лишил Крамского жилплощади — не страшно. На квартире у Эвглены, очищенной от лишних жильцов, то бишь ее родителей, стало даже лучше. Оттуда он ездил на работу в школу, там же устроил разделочную и фасовочную.
Жаль, что первая попытка закончилась быстро и глупо. Крамской, потеряв на радостях голову, решил устроить праздник детишкам, которых он любил и которых никогда не использовал в качестве макетов для своих исследований. Макет он приготовил из раннего прохожего, вышедшего на Белградскую в районе улицы Турку; перенес тело через речушку Волковку (забранную в бетон), поближе к железной дороге, и спрятал в кустах на полосе отчуждения. И в тот же день вывел класс, где он был классным руководителем, к заготовленному экспонату. Урок на природе, так сказать… Его не поняли. К вечеру — объявили в розыск. Вот так он и перестал быть учителем, вынужден был бежать, бросив юную жену. Как он скрывался да хоронился — целый роман. У мамки-то под Лугой нельзя — живо бы пропасли, твари легавые. Несколько лет были бездарно растрачены. Потом он нашел Эву, которая неплохо обустроилась в столице, и добровольно вселился в этот подвал… ну, почти добровольно… потом и мамка сюда подгребла…
— Да ты попробуй! — подносит он сковородку к моему лицу. — Это ж так естественно…
Я поспешно отодвигаю его блюдо.
— Что естественно?
— Знать, каковы люди на вкус. Как можно жить среди людей, и не знать, какие они на вкус?
— Многие так живут.
— Недоучки и трусы. Сколько ты продержался наверху, в больничке?
— Девять месяцев.
— Достаточный срок, чтобы изучить анатомию и в теории, и на практике. Я тебе предлагаю сдать выпускной экзамен.
— В каком смысле — выпускной?
Он паскудно лыбится:
— А ты подумай. Здесь две двери. Одна там, — взмахивает рукой в сторону «сеней». — Другая там, — тычет большим пальцем себе за спину.
«Другая дверь» — это холодильник… Хорош выбор! Либо причастись человечины и стань своим — тогда, может быть, выживешь. Либо — добро пожаловать на крюк… Впрочем, нет никакого выбора, все это
