было бы усмотреть лишь обычную человеческую слабость - поболтать на духу. Но с ним, к сожалению, случилась беда непоправимого характера: он смешал наши беседы с моими служебными обязанностями и подвергся настолько действию многочисленных противоречий, что порой кажется трудным отделить правду от литературной выдумки, тем более опасной, что именно последняя вдохновляет его на роль беспощадного прокурора. Я никогда не грешил покушением на философское обоснование своей службы и не без некоторой гордости сейчас думаю о том, что некоторые сотрудники отделения так широко и всесторонне мыслили свою работу. Сознаюсь, что в таком случае я был гораздо ниже тех, с кем встречался, в том числе и г. Денисова. Для того, чтобы доказать свое обвинение и сделать из меня большого преступника, он длинно и подробно рисует мою личность, приписывая мне качества, о которых моя скромность не позволяла мне и думать. Для того, чтобы сделать из меня центральную фигуру розыска (каковой я не был), он не пожалел комплиментов и похвал, которые сделали бы честь любому честному и хорошему гражданину и которые льстили бы и моему самолюбию, если бы только это не было хитросплетенным предисловием к обличительным страницам, злостно-философским рассуждениям о моей виновности. Именно г. Денисову память могла бы не изменять и удержать его от рискованных построений, извлеченных им из его собственной головы. Я был служащим Охранного отделения. Охранное отделение как технический аппарат в распоряжении судебных властей не только не преступное учреждение, но необходимое в каждом организованном государстве. Дело не в названии, назовем подобное учреждение другим именем, но сущность будет та же, как и не изменилась сущность Сыскного отделения от того, что его назвали уголовной милицией. Существовал строй, в котором свободная мысль не находила себе открытого места, и целый {289} ряд статей закона был специально создан для ее искоренения. И судебные следователи, и прокуратура, и судьи, и десятки других чинов служили охране строя от революционного переворота и нарушения законов этого строя. Охранное отделение должно было служить органом, посредничествующим между законными учреждениями (судебными и пр.) и революционным действием подпольных организаций. Скажут, что отделение плохо исполняло именно эту свою роль и отвлекалось в сторону, с точки зрения права, преступных актов. Может быть, но в такой же мере и всякое учреждение можно превратить в средство для борьбы за посторонние цели. Парламент, суд, местное самоуправление и другие установления нередко становятся органами преступления против большинства народа вопреки своему основному назначению.
Свергнутый строй по существу своему должен был все свои учреждения в той или иной мере приспособить к наиболее острым политическим потребностям. Охранное отделение потому пользуется всеобщим неодобрением, что оно специально служило центральной задаче старого строя - политическому сыску, и, как орган розыскной, следственный, не могло избегать обычных в таких учреждениях приемов и средств осуществления своего назначения. Я, как и прокурор, следователь и судья, пользовавшиеся материалом розыскного учреждения, не считал невозможным свою службу в отделении, а зная как действуют современные уголовные и политические розыскные учреждения, пришел к убеждению, что сама природа розыска и предварительного следствия предполагает некоторую исключительность и свободу от принципов демократической гарантии прав человека и гражданина.
Вот собственно, сознание неизбежности примеси карьеризма и плутовства, им порожденного, и послужило толчком к тому, чтобы я в 1910 г. пытался бросить работу по политическому розыску (это желание потом было всегда). Смешно говорить о влиянии Джека Лондона или кознях, которые якобы строили против меня вершители полицейского дела в России, которым, кстати сказать, не нравилась моя реши-{290}тельная позиция в отношении провокации, с одной стороны, и мирной общественности, с другой. Удалось мне уйти лишь в 1914 г. Причины, указанные г. Денисовым, далеки от истины.
Г. Денисову также угодно было изобразить меня каким-то чудовищем человеконенавистничества… Даже неловко защищаться от такого странного обвинения, которому предшествует такая лестная характеристика, что способна испортить любую скромность среднего человека. Это - фантазия, истинная поэзия очевидно раскаявшегося грешника. Я иногда в беседах касался того холода и господского пренебрежения, которое обнаруживали ко мне партийные люди, когда я вышел из тюрьмы голодный и бесприютный. Вероятно, делился своими впечатлениями о том иногда безобразном, что имело место в партийных кругах, оголял печальную действительность, но ведь это была частная беседа со знакомым, а не служебная политика. При чем тут мое служебное положение и ненависть к человеку? Я людей, наоборот, любил и много для них делал.
Я о многом говорил с г. Денисовым о прочитанном и т. д. без всякого подозрения, что мои частные беседы станут материалом для философских упражнений моего собеседника. Обвинения меня в том, что я являлся апологетом беспринципности, звучат странно, если принять во внимание, что г. Денисов приписывает мне величайшие социальные намерения, охватывающие интересы различных классов. Одно из двух: или мысль о социальной провокации, руководившей моими действиями, имеет основание, и я был весьма принципиальным защитником старого строя, или я был идеологом беспринципности и должен быть освобожден от всякой ответственности за свои деяния.
Собственно, и в первом случае я не подлежал бы суду, так же как не попали под суд все остальные сотрудники старого строя, одновременно работавшие со мной (судебные, прокурорские и прочие чиновники). Обвинение меня в беспринципности не выделяет меня из рядов русских граждан, а, наоборот, уравнивает меня в правах с десятками тысяч рус-{291}ских чиновников, особой принципиальностью никогда не отличавшихся.
Обвинение меня в том, что я „разложил революцию 1907 г.“ и мирился с провокацией и экспроприациями, специально для того, чтобы отпугнуть буржуазию и расколоть революционный лагерь, представляет собою все тот же сплошной поэтический вымысел.
Надо быть неграмотным и наивным, чтобы думать, что стихийный взрыв максимализма был вызван или создан чиновником особых поручений. В изложении г. Денисова получается, что я был рычагом русской революции - утверждение, не лишенное юмора. Обвинение меня в том, что я создал институт провокаторов, фактическая бессмыслица! За десять лет службы я лично не приобрел ни одного партийного осведомителя, а лишь после того, как они были приняты на службу, я встречался с ними по поручению начальника, как и другие офицеры. Это могут подтвердить все, кто из сотрудников работал со мной, да и по должности своей я не мог иметь отношения к вербовке осведомителей, а в том, что я пользовался по поручению начальства сведениями сотрудников и докладывал таковые начальнику, ничего преступного не усматривал. Никакой розыскной орган (уголовный, политический, военный) не может существовать без внутреннего освещения деятельности подпольной или преступной организации.
Быть всесторонне осведомленным о замыслах, настроениях и шагах активных революционных организаций - такова была основная задача Охранного отделения.
Разумеется, что внешнее наблюдение за революционными деятелями было недостаточно. Как вербовались сотрудники, это я мог бы и не знать, но встречи с ними давали мне представление о том, кто попадал в сотрудники.
Кто знаком с типом жандармов, тот согласится, что меньше всего они занимались разложением революционной психики партийных работников. Они пользовались преимущественно теми предпосылками, которые создавала сама революционная и партийная среда. Не считая тех, кто сами являлись с предложением своих услуг, большинство сотрудни-{292}ков принадлежало к числу запутавшихся людей. Холод и неурядица подпольной и своей жизни, иногда и многократное сидение в тюрьме, домашний очаг, любовь к жене и детям, страх перед каторгой и ничтожная революционная подготовка работников значительно облегчали работу офицеров, сознавших, что в большей части сотрудников они имеют людей, связанных с движением и готовых в любой момент изменить Охранному отделению, если только подполье им в этом поможет.
Я считаю себя ни ответственным за всю деятельность отделения, ни призванным вскрывать ее многоликую историю, и могу лишь заверить, что я лично никогда в своих действиях не выходил за рамки начертанных мною выше задач отделения, и в этой части донесения г. Денисова основаны не только на личном опыте, но и многочисленных фактах, о которых ему было известно из интимных бесед.
Обвинение меня в том, что я прикрывал факты прикосновенности отделения к экспроприациям, позорное ведение допросов и взяточничество (которому, само собой, места не было, а выдумано г. Денисовым), по существу более чем странно. По мнению г. Денисова, я должен нести ответственность за то, что не бранил службу и не занялся разоблачением Охранного отделения и не вступил открыто в борьбу с правительством, это почти значит: судите меня за то, что я не был революционером. Но тогда надо судить и
