Наумов. – По моему, запугивать.
Завадский. – Я записал два ваших выражения. Вы сказали, что когда Распутин явился к вам, то вам еще его огромная власть была неизвестна; значит, впоследствии вы убедились?
Наумов. – Да, я убедился.
Завадский. – Какие примеры?
Наумов. – Все то, что случилось в этот день, все это представлялось мне актом простым, естественным, а вокруг этого создавалась такая обстановка, что я сделался каким-то героем. Я увидел тут что-то такое, с чем приходится действительно считаться. Ведь я провинциал, я приезжал сюда лишь на сессии. Слухи были очень упорными, я знал, что он мерзкий человек, но не знал, что он такой силой обладает, я считал, что он избалован обществом, потому что несомненно само общество поставило его на такой пьедестал, с которым все считались.
Завадский. – Больше Распутина вы не видали и никаких дел с ним не имели?
Наумов. – Нет.
Завадский. – Вы говорили, что вам Питирим присылал записки. Какое было содержание этих записок?
Наумов. – «Прошу принять такого-то», «прошу сделать», «прошу исполнить такую-то просьбу». Это было, кажется, раза два-три.
Смиттен. – Вы не можете сказать по поводу этих записок Питирима, – которому конечно было известно, что министры принимают всех лиц, обращающихся к ним, – они не касались предосудительных дел?
Наумов. – Нет, просто – «Прошу принять».
Смиттен. – В виде рекомендации?
Наумов. – Да, в виде рекомендации.
Завадский. – Последний вопрос. Вы сказали со слов генерала Алексеева, что была артиллерийская подготовка из Царского Села?
Наумов. – Так назывались письма государыни императрицы из Царского Села.
Завадский. – Значит, это был намек на письма от Александры Федоровны?
Наумов. – Да, от Александры Федоровны. Надо вам сказать, что за время моей службы министром у меня было два доклада у императрицы. Первый доклад был по поводу знаменитого кустарного комитета, который Кривошеиным был передан и возглавлен императрицей Александрой Федоровной. Она захотела быть во главе кустарного комитета. После Кривошеина попал сырой материал ко мне в распоряжение, и мне нужно было доложить о состоянии кустарного комитета и, кроме того, представиться императрице. Это был первый прием, он был очень короткий, других дел никаких не было, докладывал в самых общих очертаниях. 25 июня я получил приглашение от императрицы для доклада по делам кустарного комитета. Императрица меня встретила несколько сухо, впрочем у нее всегда был замкнутый вид. У нее были листочки и по ним она задавала мне вопросы, производила экзамен по делу кустарного комитета, очень настойчиво проводила свои мысли. На этой почве у меня вышел, с точки зрения придворного этикета, серьезный гаф.[*] Я разгорячился и начал совершенно определенно противоречить государыне. Из ее слов я увидел, что кустарное дело постольку может вестись, поскольку необходимо инструктирование нашими силами. Она начала с того, что без инструкторов дело не пойдет. Из ее слов я понял, что этих инструкторов надо найти извне, но что из народных масс их найти трудно. Тогда я стал говорить, что кустарное дело теперь имеет уже известную законченность и что это могу я доказать присылкой фотографий таких художественных вещей, которые представляют собой нечто совершенно законченное, и по ним можно судить, что у нас можно найти своих инструкторов. Удивительная была настойчивость у нее и заинтересованность. Она производила впечатление иное, чем государь. Государь относился обаятельно-благосклонно, если можно так выразиться, всегда соглашался, императрица же останавливала, начинала спорить, доказывала и, видимо, осталась недовольна моим докладом. Потом я вспомнил, что государь мне сказал 28-го, как-то при случае: «Императрица писала мне, что вы были у нее». – Я рассказал, что было. Тут я убедился, что несомненно письма были от императрицы, это мне было подсказано, и, видимо, они подготовили почву для того, чтобы моя отставка была принята.
Председатель. – Вопросы, которые она вам задавала, не производили впечатления тенденциозно направленных к тому, чтобы дискредитировать вашу деятельность и ваше отношение к кустарному делу? Это не был ход ваших противников?
Наумов. – Нет. Тут у нее играла огромную роль некто Шнейдер. Здесь есть школа народного искусства. Г-жа Шнейдер, по делам кустарным, была несомненно вдохновительницей.
Смиттен. – По поводу записок, по которым шла у вас беседа с государыней: вы знаете ее почерк?
Наумев.[*] – Нет.
Смиттен. – Вы не можете сказать, – они были ею написаны, или для нее составлены?
Наумов. – Не знаю.
Иванов. – Я понял так, что у вас были частые сношения с генералом Алексеевым по поводу продовольственного вопроса и что он сочувственно относился ко всем нашим мероприятиям.[*] Вы не можете сказать – как генерал Алексеев относился к Штюрмеру?
Наумов. – Отвратительно.
Иванов. – Он был против?
Наумов. – Против.
Иванов. – Кто поддерживал его в Ставке?
Наумов. – Я думаю – царскосельский застенок, главным образом Питирим. Он хорош был с Питиримом, с Распутиным, постоянно бывал, постоянно по телефону переговаривался. Об этом совершенно определенно говорилось.
Иванов. – А когда вы беседовали с государем и вам пришлось сказать, что вы разошлись со Штюрмером, не произвело ли это на вас впечатление, что это ему было неприятно?
Наумов. – Нет.
Председатель. – К какому времени относятся эти тайные заседания части Совета Министров, очевидно единомышленной части, направленные к выяснению вопроса о борьбе с общественными организациями?
Наумов. – Сейчас могу сказать только приблизительно: к первой половине июня.
Председатель. – Когда они начались?
Наумов. – Может быть, в конце мая.
Завадский. – Вероятно это у вас в книжке есть. (Обращаясь к председателю.) Я просил Александра Николаевича, у него, оказывается, есть маленький дневничок, там, разумеется, есть кое-что, что принадлежит лично Александру Николаевичу, но он даст нам в течение недели выписку того, что имеет общественное значение.
Председатель. – Александр Николаевич, вы придете домой и ваша мысль будет работать в связи с сегодняшней беседой, – может быть вы что-нибудь еще вспомните. У меня тут отмечено – подпись под ассигнованием пяти миллионов?
Наумов. – Я дал подпись под ассигнованием пяти миллионов, когда меня спровоцировали, сказав: «Как же вы – министр государя – и не хотите подчиниться воле государя?» Я подчинился, но оговорил себе право доложить государю, при каких условиях даю подпись.
Председатель. – Ваша отставка помешала вам сделать это заявление?
Наумов. – Нет. Надо сознаться, что очень часто играли именем