Протопопов. – Это, я должен сказать, я могу спутать, точно так же, как мог спутать и Олсуфьев, в особенности Олсуфьев.
Соколов. – Кто там был?
Протопопов. – Там был Поллак.[*]
Соколов. – Кто это Поллак,[*] это русский подданный?
Протопопов. – Да.
Соколов. – Он не играл роли нашего информатора за границей?
Протопопов. – О, нет, он очень хороший человек.
Соколов. – Кто он, промышленник?
Протопопов. – Кажется, промышленник.
Соколов. – Потом кто?
Протопопов. – Я думал Ашбург, а там оказался Варбург. Олсуфьев, которого я просил…, а он говорит, что я выдумал немца, а между тем я хотел…
Соколов. – А вы не ожидали, что там будет не Варбург, а сам посланник?
Протопопов. – Я думал это.
Соколов. – Варбург не говорил, что посланник случайно не был?
Протопопов. – Я написал, но это не соответствует истине и вернее, так сказать, натяжка в разговоре, беллетристика; провести грань точную, где начинается искажение беллетристическое трудно. Ведь, когда рассказываешь или записываешь, то легко впасть в ошибку.
Соколов. – С кем из русских вы встречались после переговоров с Варбургом? Вы сколько дней пробыли еще в Стокгольме?
Протопопов. – С утра до послезавтра.
Соколов. – В эти полутора суток кого вы еще видели из русских?
Протопопов. – Там живет Марков, журналист.
Соколов. – Не встречались ли с кн. Бебутовым?
Протопопов. – Да.
Соколов. – Вы не были знакомы с ним раньше?
Протопопов. – Нет, не помню.
Соколов. – А как вы встретились?
Протопопов. – В гостинице, в холле.
Соколов. – Вы подошли к нему?
Протопопов. – Нет, ни в каком случае не я. Наверно он ко мне подошел, но я помню – Бебутов. Эта фамилия осталась у меня в памяти.
Соколов. – Он не принимал участия, чтобы устроить собеседование с Варбургом?
Протопопов. – Не помню.
Соколов. – Но возможно, что он принимал участие?
Протопопов. – Не знаю.
Соколов. – О чем вы говорили? Политические темы затрагивались?
Протопопов. – Я мельком помню фамилию, но я его не узнал бы, если бы увидел.
Соколов. – Я не имею больше вопросов.
После перерыва. Завадский. – Можете ли вы сказать, когда вы были министром внутренних дел, на вас были попытки влиять со стороны Распутина, Вырубовой, Андроникова и др.?
Протопопов. – Это определенно. Но никоим образом никаких дел и никаких денежных дел я по своему званию не имел.
Завадский. – Например, Распутин просит, чтобы вы сделали губернатором такого-то.
Протопопов. – Это постоянно бывало. Масса записок было. Ведь получишь бог знает сколько[*] из них ⅞ совершенно невозможные и безобразные.
Завадский. – Я считаю, что в России всякий министр, даже не министр, а начальствующая часть получает записки от знакомых и может их исполнять или не исполнять, но получать от Распутина было другое дело. Он давил на министров, потому что он был, как вы говорили, челядинец.
Протопопов. – Он на меня особенно не давил, а просто писал: «Милай, дорогой»… а потом безобразие какое-нибудь. Это совершенно верно.
Председатель. – Я вас должен просить давать более определенные ответы. Вас спрашивают, хотят выяснить влияние Распутина. Вы говорите – особенно не давил. Вы не можете не знать, что когда вы говорите – особенно не давил, то, в сущности, вы этим ничего не отвечаете, даете уклончивый ответ. «Особенно не давил» в этом разумного содержания нет, это есть уклончивый ответ.
Протопопов. – Я категорически отвечаю, что исполнял только то, что мне казалось возможным, а остальных требований я не исполнял, и это будет ⅞.
Завадский. – Позвольте предложить такой вопрос: то, что считали возможным, а исполнили ли бы вы, если бы просьбы Распутина не было?
Протопопов. – Если бы пришел этот самый человек, то я, быть может, и исполнил бы.
Завадский. – Примера не можете вспомнить?
Протопопов. – Ведь все мелочные, так не могу. Крупного, большого ни одного назначения он у меня не просил.
Завадский. – Так что у вас не было назначения вроде назначения Белецкого до вас?
Протопопов. – О, нет.
Завадский. – А вот меня тогда интересует такой вопрос: на каком основании, сделавшись министром внутренних дел, вы сейчас же сместили Степанова?
Протопопов. – Со Степановым была история следующая. Во-первых, Степанов был в очень дурных отношениях со Штюрмером и очень много было сделано в этом отношении. Затем я его мало знал, Степанова, но он мне казался человеком порядочным. Но тут вышла история, которая заставила наши отношения кончить. Это история Мануйлова. Приносит мне письмо секретное Степанов, которое он получил из генерального штаба или из главного штаба, где было изложено при препроводительной записке, что Мануйлова какой-то франт вызывает в Копенгаген на съезд директоров,[*] будто бы, но это надо понимать иначе, что это какое-то совещание.
Председатель. – Простите, я не усвоил вашу мысль, вам стало известно…
Протопопов. – Мне принес эту бумажку Степанов.
Председатель. – Когда?
Протопопов. – Недели за полторы, две. Вот он читает и все неясно. Ссылка на письмо. Я его спрашиваю: «Письмо приложено?» «Нет, – говорит, – письма нет». Тогда я ему говорю: «Будьте любезны, снимите копию, оставьте копию, а в этом генеральном штабе сверьтесь, почему нет подлинного письма. Я судить по этому не могу, как с этим быть». – «В Ставку отослать?», он мне так сказал. «Нет, – я говорю, – какая Ставка?! Сначала надо разобраться». Когда он мне эту штуку прочел, а потом прошло два, три дня, я спрашиваю, а он говорит: «Это оказалось вздор, и письмо совершенно не подтверждает содержания бумаги», – будто он там был…
Председатель. – Т.-е. там в штабе, он, Степанов?
Протопопов. – Да, Степанов. «А копию, – говорит, – извините, я позабыл
