Председатель. – Например?
Протопопов. – Я думал об ответственном министерстве перед судом. Это я непосредственно докладывал государю.
Председатель. – А какие другие вопросы?
Протопопов. – Я сам не припомню, какие.
Смиттен. – Вы помните, какие такие бывали случаи?
Протопопов. – Например, справка о количестве муки, о провианте, о таких вещах очень часто я говорил. Я говорил, в каком положении текущие дела, но ведь это я говорил частным образом, а не официально, а всеподданнейшие доклады шли прямо непосредственно, даже последнее время определенная была наклонность у государя не впутывать государыню в эти дела. В последнее время это было довольно ярко.
Председатель. – В какое последнее время?
Протопопов. – После истории убийства Распутина, главным образом. Вот вы изволили меня спросить, настаивал ли я на радикальных мерах. Я говорил, что радикальные меры нельзя применять в этом случае, ибо страшный шум поднимается[*] и то, что я сказал нехотя у Александра Михайловича, потому что он меня плохо принял, то я постарался провести в жизнь, и резкие меры не были приняты.
Смиттен. – Вы помните 14-е февраля, этот день, который был назначен для открытия Государственной Думы после перерыва. В виду нервного настроения страны и ожидавшихся, как вы говорили, беспорядков, представляли ли вы какие-нибудь всеподданнейшие доклады по этому вопросу?
Протопопов. – Нет.
Смиттен. – Никаких?
Протопопов. – Нет.
Смиттен. – А с государыней императрицей вы имели разговор?
Протопопов. – Конечно.
Председатель. – Почему вы говорите – конечно, да?
Протопопов. – Потому что я часто с ней виделся. Каждый раз после доклада государю, а доклады бывали два раза в неделю, я приходил к государыне, и мы просто разговаривали.
Смиттен. – Передавали вы, какие меры приняты?
Протопопов. – Подробности я никогда государыне не сообщал.
Смиттен. – Вы говорили в качестве дилетанта или как министр внутренних дел, который владеет вопросом, о том, как государственный механизм, или аппарат, хочет реагировать на ожидаемые события?
Протопопов. – Я никаких мер не принимал, ибо, опять повторяю, я считал…
Смиттен. – Я спрашиваю, извещали вы ее о тех сведениях, которыми вы владели по вопросу, о тех мерах, которые государство полагает принять в случае возникновения событий, которые ожидались 14 февраля?
Протопопов. – Никаких подробностей, никаких проектов я государыне не представлял.
Соколов. – Вы уже сообщили, что бывали такие случаи, когда вы, император и молодая императрица, Вырубова и Воейков совместно беседовали о разных вопросах. Кроме этих перечисленных лиц, бывал ли кто-нибудь из придворных на таких собеседованиях?
Протопопов. – Чтобы быть точным, это было только раз в Ставке, в вагоне императрицы. После доклада государь позвал меня пить чай в своей семье.
Соколов. – Когда это было, тогда беседа шла на политические темы?
Протопопов. – Нет, просто пустяки.
Соколов. – Там было несколько лиц. Кого вы из лиц, живущих в Царском Селе, могли причислить к рангу близких лиц, как Воейков и Вырубова?
Протопопов. – Думаю, никого.
Соколов. – Больше никого, значит это были самые близкие люди?
Протопопов. – По-моему, да.
Соколов. – Вы сказали, что частью непосредственно императрице, частью Вырубовой направляли записки, беседовали о продовольственных вопросах, о физиократах, – как вы можете характеризовать политическую систему или программу императрицы во внутренних реформах?
Протопопов. – У нее не было, по-моему, программы, и вообще она касалась дел, но не брала их. Она вникала, давала какие-нибудь советы и указания.
Соколов. – Но каково было ее направление, симпатизировала она правым течениям русского общества или более либеральным?
Протопопов. – Скорее правым.
Соколов. – Так что правые деятели завоевали у нее большую симпатию?
Протопопов. – Я не могу этого сказать. Она сама по себе твердый, в смысле конституции, человек и если бы от нее зависело дать что-нибудь, например, конституцию, она ее бы соблюла, она заграничная женщина. Она очень хорошо говорит по-русски, по-английски тоже очень хорошо говорит, и эта складка английская у нее очень сильная.
Соколов. – Но по направлению более правая?
Протопопов. – Про нее англичане сказали бы: «very conservatory».
Председатель. – Истинно консервативный человек.
Соколов. – Вы сообщали о текущих событиях, о возможности народного движения. Не приходилось ли вам касаться причины этого движения, указывать, что общественная среда, народная среда, недовольна определенным направлением политической жизни и выставляет такие-то и такие-то требования?
Протопопов. – Я должен ответить совершенно откровенно, что я был убежден до сего времени и только в последнее время очевидность меня разубедила, что российская политика покоится на экономике страны, – это было мое личное мнение. Я думал дать все, что нужно стране, для того, чтобы она существовала и достигала своего счастья. Достаток этот дал бы досуг, а досуг первый друг образования; политических задач, ясно созревших, по моему мнению, не было. Это было мое мнение. Конечно, был определенный строй в государстве – интеллигенция, которая жила известной мыслью, это я понимал, но чтобы весь народ был проникнут этой мыслью, я этого не думал.
Соколов. – Заходила ваша беседа о том, что следует или не следует уступать требованиям: ответственное министерство, дать политическую свободу?
Протопопов. – Совершенно верно, я думал, что теперь нужно итти только с Думой вместе.
Соколов. – А как думал император или молодая императрица?
Протопопов. – Император со мной согласился, что эта мысль недурная.
Соколов. – А соглашался, что остальным требованиям не нужно уступать?
Протопопов. – Говорил: «Пожалуй», – он никогда прямо не отвечал.
Соколов. – А императрица как держалась?
Протопопов. – Я с ней не говорил.
Соколов. – Вы знали, что готовится 14 февраля движение народных рабочих масс к Государственной Думе. Ведь вы сознавали, что это движение не экономическое, а политическое, движение не интеллигентных верхов общества, а движение рабочих масс. Как к этому движению относилась императрица в разговоре с вами?
Протопопов. – С ужасом. Она боялась этого, говорила: «О, что будет, о, что будет». Вот какое чувство было. А я, грешный человек, я так плохо разбирался во всем этом деле, что я теперь прямо изумляюсь, до какой степени я не понимал; в настроении Государственной Думы не
