разобрался совершенно, и теперь, сидя в этой камере, явилось такое чувство, что другие министры знали гораздо больше, чем я, и что я один был настолько недальновиден, что я этого не чувствовал и не понимал.
Соколов. – В разговоре с императрицей по поводу 14 февраля вам никогда не приходилось говорить, что может быть не столько надо заботиться о 12 тысячах войск, сколько издать государственный акт, направленный в сторону удовлетворения общественных требований?
Протопопов. – Это она понимала.
Соколов. – Она считала нужным это сделать?
Протопопов. – Она соглашалась с той реформой, о которой я всегда говорил. Столыпин когда-то говорил: «Сначала успокоение, а потом реформы». Я говорил, что нужно успокоение и реформы вместе, и она соглашалась.
Соколов. – Вы говорите, что были недальновидны и близоруки. Значит, вы не придавали политического значения движению 14 февраля?
Протопопов. – Я должен был придавать потому, что итог получился критический, но мне казалось, что главный двигатель, это недостаток продовольствия.
Председатель. – Какие были ваши главнейшие реформы?
Протопопов. – По-моему, нужно было сделать ответственное министерство, начать сверху, а затем полное равноправие евреев, оно есть на бумаге, а потом мое письмо или, вернее, циркуляр, который уже исполняется в Москве. Затем, я думал, что обязательно нужно дать духовенству возможность жить не подачками, а обеспечить его.
Председатель. – Дать жалованье духовенству? Значит: судебная ответственность министров, расширение прав евреев и жалованье духовенству?
Протопопов. – Это ближайшее, но, конечно, земства, земства и земства.
Соколов. – Вы думали, что этими реформами можно было остановить движение 14 февраля?
Протопопов. – Ох, думал, что нет.
Соколов. – Значит, ваши мысли, связанные с движением 14 февраля, были только репрессивные.
Протопопов. – Нет, это политические.
Председатель. – Вы думали, что судебною ответственностью министров, расширением прав евреям, жалованьем духовенству, земством, вы думали, что этим не удовлетворишь народ?
Протопопов. – Нет, я так не думал, я плохо выразился. Мне казалось так, что если остановится это движение, смолкнет, сделается тише, в это время и давать то, что требуется, что назрело.
Председатель. – Т.-е. то, что вы говорите.
Протопопов. – Да.
Соколов. – Значит, вы движение 14 февраля решили остановить только силой, ничем другим. Вы сказали, что в разговоре с государем и государыней раздавались такие опасения: «Что-то будет»…
Протопопов. – Я и сам говорил.
Соколов. – Раз вы против этого сильного значительного движения имели только силу, вы должны были предвидеть, что столкновение сильного народного движения с силой войска может привести к кровавому и жестокому побоищу?
Протопопов. – Конечно, это нужно было предвидеть.
Председатель. – Вы предвидели?
Протопопов. – Ведь был весь план разработан, насколько я понимаю. Я там никогда не был.
Соколов. – Насколько я усвоил ваше показание, вы говорили, что вам сообщали, что в народных массах ваше имя было окружено сильной нелюбовью.
Протопопов. – Рабочим я не верил.
Соколов. – А чему вы верили? Вам это передавали?
Протопопов. – Мне сказали это министры в день моего ухода.
Соколов. – Вы говорили, что когда вам сообщал департамент полиции о том, что готовится движение, то агенты Министерства Внутренних Дел указывали, что ваше имя окружено известной нелюбовью.
Протопопов. – Нет, извините.
Соколов. – Это я неверно понял. У вас не являлось такой мысли, что в числе других мер, которые могли бы ослабить силу народного движения, был бы ваш уход в отставку?
Протопопов. – Я это и государю сказал: «Государь, я чувствую, что я не могу быть полезным, потому что я заплеван», это буквальное выражение, которое я сказал.
Председатель. – Вы на 4-е место поставили земство. Вы сказали: «Земство, земство и земство». Как вы понимали это?
Протопопов. – Расширение средств земства, по-моему, применение того, что Дума разработала, изменение земского закона. То земство, которое сейчас есть, оно неудобно.
Председатель. – Нам интересно знать ваш взгляд на земскую реформу и ее пределы.
Протопопов. – Я бы пошел в тех рамках, какие предназначались Думой, т.-е. до 1/10 ценза.
Смиттен. – Пересмотр содержания полиции – при вас эта инициатива возникла?
Протопопов. – Нет, ей уже пять лет.
Председатель. – Но все-таки пять лет лежавший проект вы провели в жизнь.
Протопопов. – По 87-й статье.
Председатель. – Теперь относительно причин.
Протопопов. – Потому что были забастовки.
Родичев. – Известны ли были вам обстоятельства увольнения А.А. Хвостова?
Протопопов. – Нет, неизвестны.
Родичев. – Вступая на министерский пост по приглашению Штюрмера, вы не озаботились узнать, за что уволен А.А. Хвостов?
Протопопов. – С Хвостовым я виделся несколько раз.
Родичев. – Считали вы Штюрмера честным человеком?
Протопопов. – Я его не знал.
Родичев. – Когда вы перестали считать Штюрмера честным человеком?
Протопопов. – Я не могу сказать, разрешите мне несколько уклониться от этого ответа.
Родичев. – Вы выразились так, что «потом» перестали считать.
Протопопов. – Я не берусь его судить, я фактов никаких не имею.
Родичев. – Вы фактов никаких не знаете? А Манасевича-Мануйлова вы считали честным человеком?
Протопопов. – Определенным мерзавцем.
Родичев. – Вы знали о связи Манасевича-Мануйлова со Штюрмером?
Протопопов. – Определенно говорю – нет.
Родичев. – Позвольте спросить, когда вы узнали о связях Манасевича- Мануйлова со Штюрмером, вы не перестали считать Штюрмера честным человеком?
Протопопов. – Дело в том, что Штюрмер совершенно отрицает всякую
