Штюрмер. – Были разговоры. В особенности, когда был съезд представителей управ в Москве.
Соколов. – Это было в октябре месяце?
Штюрмер. – Да. Большинство, и я лично, держались того взгляда, чтобы до последней возможности не допускать закрытия Государственной Думы, не то что перерыва, а отсрочки закрытия Государственной Думы.
Соколов. – Как вы относились к отсрочке или перерыву?
Штюрмер. – При мне не было перерыва, я отстранился от перерыва сокращением срока. Государственная Дума закрылась 21 июня, так что собственно я не имел случая говорить об отсрочке; когда она открылась 1 ноября, судьба ее была решена. Я только себе представлял так: если Государственная Дума будет действовать, как в предшествующей сессии, которая сошла благополучно с критикой отдельных ведомств, но без удаления предметов [*] занятий, если будет так, слава богу. Если будет иначе, – то все-таки сокращать срок не следует, следует итти дальше; если же будет что-либо нежелательное, то тогда можно будет закрыть.
Соколов. – Как вы ожидали, как отнесется население к предполагаемому вами решению, сокращению занятий Государственной Думы?
Штюрмер. – Я не могу вам ответить на это. Если бы я знал, что население относится ко мне отрицательно, тогда бы я сказал, что этим нельзя рисковать, тогда мне и может быть надо было сейчас же уходить.
Соколов. – Вы 1 или 2 ноября не входили в Совет Министров с тем, что правительство встречает со стороны Государственной Думы резкие нападки, но что ее надо разогнать?
Штюрмер. – Нет. После 1 ноября я не мог вносить этого, потому что шла речь о том, что не надо в Совет Министров внести вопрос о том, что я считаю себя оскорбленным клеветою, которую член Государственной Думы Милюков сказал по поводу моего взяточничества и моей измены. Я обращался в Совет Министров с просьбой направить это дело в 1-й департамент Государственного Совета.
Соколов. – А перед этим не был возбужден вопрос о том, что следует так или иначе реагировать, что если вас, главу правительства, оскорбляют, то правительство должно ответить роспуском Думы.
Штюрмер. – Это было 1-го числа. 1-го числа я не мог.
Соколов. – Вы подали в отставку 8-го?
Штюрмер. – 8-го.
Соколов. – С 1 по 7-е в течение семи дней вы не ставили вопрос о том, что следует на эту резкую критику ответить?
Штюрмер. – Нет. Может быть кто-нибудь и подымал этот вопрос, но я не помню.
Соколов. – В вашем присутствии?
Штюрмер. – Я не помню.
Сокоров.[*] – Значит, в вашем присутствии этого не было?
Штюрмер. – Я, может быть, совершенно память потерял, но этого не было. Я ставил вопрос о клевете. В тот же вечер собрались министры, и вопрос был поставлен так.
Соколов. – Во время вашего пребывания министром внутренних дел у вас не разрабатывались меры на случай возможного беспорядка в населении, вызванного дороговизной, отсутствием продовольствия или недовольством действиями правительства? Какие вы считали нужным поставить меры в противодействие такому народному движению?
Штюрмер. – Вообще плана кампании не вырабатывалось, а в тех местах, где могли быть центры, например, сахарный центр, кожевенный центр, чугунный завод, например, Пермской губернии, там вырабатывалось, что можно сделать, а общего принципиального плана не вырабатывалось.
Соколов. – Известно вам, чем была вооружена полиция во время пребывания вашего в качестве министра?
Штюрмер. – Такой вопрос не возбуждался.
Соколов. – Вы знали, что чины полиции вооружены или не знали?
Штюрмер. – Я не знаю, как понимать этот вопрос?
Соколов. – Самым простым образом. Каким оружием располагала полиция в то время, когда вы были во главе полиции?
Штюрмер. – Что же, мне было итти заниматься осмотром шашек?
Соколов. – Вы знали, что были шашки, револьверы; какой тип вооружения был принят во время вашего пребывания?
Штюрмер. – Не было никаких заявлений смотреть в этом отношении, что делается, вопрос такой не поднимался.
Соколов. – Вы были главой полиции. Вопрос тут следующий. Каким оружием была вооружена полиция: что бы вы могли на это ответить?
Штюрмер. – Если бы этот вопрос был поставлен, я бы знал ответить на это, а когда вопрос не возбуждался, я решительно не могу себе представить, что бы меня могло заставить осматривать.
Соколов. – Чем была вооружена полиция? Пушками, пулеметами, шашками?
Штюрмер. – Откуда я могу знать, почему, какой повод, бывали ли случаи или, лучше сказать, откуда должны были появиться пулеметы на каком-нибудь месте? Какие случаи?
Соколов. – Вы даете ответ, что, по вашему мнению, по вашему взгляду, полиция не должна была быть вооружена пулеметами?
Штюрмер. – Если бы в каком-нибудь городе оказался пулемет, я бы на это обратил внимание.
Соколов. – Как на явление чрезвычайное? Так что, по вашему мнению полиция не должна была располагать пулеметами?
Штюрмер. – Может быть, пулеметы может быть пушки, я не знаю. Надо же что-нибудь, что бы привлекло внимание.
Соколов. – Позвольте прямо вам поставить вопрос. Имелись ли сведения о том, что полиция располагает пулеметами?
Штюрмер. – Нет.
Соколов. – Если бы у полиции оказались пулеметы, какой орган, вам подведомственный, мог бы снабжать их пулеметами?
Штюрмер. – В Министерстве Внутренних Дел – никакой. Я не могу себе представить.
Соколов. – Каким законным оружием полиция располагала?
Штюрмер. – Шашками и револьверами.
Соколов. – По вашему заключению, всякое иное оружие, кроме револьвера и шашек, является незакономерным?
Штюрмер. – Тут было такое переплетение военных и гражданских властей, настолько доминировала военная часть, что все, что касалось гражданской части, отходило на задний план. Этот вопрос никогда не возбуждался.
Завадский. – Я буду продолжать свой вопрос. Можете ли вы мне сказать, какое у вас было отношение к министру юстиции, а впоследствии к министру внутренних дел А.А. Хвостову?
Штюрмер. – Отношения какие, личные?
Председатель. – Не личные, а как к министру внутренних дел?
Штюрмер. – Самые лучшие. Я просил Хвостова, чтобы он принял пост
