Воейков. — Я не мог быть судьей, не зная всей обстановки. Как я докладывал, я должен был получить уведомление от Протопопова, но я его не имел. У меня было грустное отношение, это безусловно.
Председатель. — Грустное — это психологическая оболочка; а содержание отношения было положительное или отрицательное?
Воейков. — Раз положение вещей было такое острое, очевидно, лучше отречься, чем проливать кровь.
Председатель. — Я вас спрашиваю не о ваших мыслях, а о ваших действиях; в нашем распоряжении есть данные о том, что вы предпринимали некоторые действия, направленные к тому, чтобы не дать возможности реализовать решение.
Воейков. — Ничего подобного. Это сущая клевета.
Председатель. — Вы это положительно отрицаете?
Воейков. — Совершенно и категорически. — 2-го, около 9 часов вечера, приехали Гучков и Шульгин. Я в это время не присутствовал в поезде его величества, хотя никуда не уезжал с вокзала. В три часа дня государь принял решение, а тут подтвердил его, и пошли телеграммы. Государь два раза выходил к Шульгину и Гучкову. После первого раза он вернулся к себе и изменил текст телеграммы: не желая расстаться с Алексеем Николаевичем, отрекся и за него. Затем мне доложили, что государь вышел. Я хотел повидать А. И. Гучкова, чтобы спросить, что делается в Петрограде, потому что утром был один офицер, который рассказывал относительно погрома дома Фредерикса; я лично хотел ознакомиться, не случилось ли какого-нибудь несчастья с семьей. Поэтому, когда мне сказали, что государь вышел, я пошел туда переговорить с Гучковым. Государь увидал меня и говорит: «Я решил отречься и за Алексея Николаевича». Это было в присутствии Гучкова, Шульгина, Фредерикса и Нарышкина.
Председатель. — Каково было настроение бывшего государя?
Воейков. — Когда мы были с ним вдвоем, он был в печальном, грустном настроении, очень печальном. Когда я, второго числа, предложил ему свои услуги, он меня поблагодарил за все; а 4-го, ровно через двое суток, в Могилеве он предложил мне его покинуть, после разговора с Алексеевым.
Председатель. — Когда вы выехали в Могилев и какая была цель этой поездки?
Воейков. — Мы выехали второго, в тот же вечер. Я спросил государя, куда теперь ехать, и спросил Гучкова, можно ли проехать в Царское Село. Он сказал, что до Алексеева можно доехать и что есть где-то снятые рельсы, — из разговора я понял, что — на императорском пути. Вместе с тем, кажется, относительно Луги, поступали сведения, что на станции — непорядки. Я спрашивал Рузского, как лучше проехать; Рузский ответил: «Это — вне моего ведения, там теперь Хабалов, я ничего не знаю». В этом положении оставаться в Пскове или же ехать в Царское — государь решил ехать на Ставку и говорит: «Я туда поеду, там попрощаюсь со всеми.»
Председатель. — Были вы в этот день в сношениях с Царским?
Воейков. — Ни в каких. Последнее мое сношение с Царским было тогда, когда Бенкендорф передавал мне о выезде ее величества навстречу.
Председатель. — Значит, вы выехали из Могилева, не имея никаких поручений?
Воейков. — Никаких. Я сказал Алексееву, что поеду только по приказанию. Он говорит: «Приказания не могу дать, могу дать предписание». Он дал мне предписание, которое у меня в Москве отобрали, ехать в мое имение Пензенской губернии, Казанского военного округа.
Председатель. — Это было ваше желание?
Воейков. — Мое первое желание было — ехать в Петроград. Он сказал — нет. Тогда — на фронт. Он говорит: «На фронт не могу пустить». Куда же мне деться? Я решил ехать к себе в имение и заручился документом Алексеева, чтобы меня никто не подозревал в бегстве.
Председатель. — Присягали вы в Ставке на верность временному правительству?
Воейков. — Нет. Меня об этом спрашивали, я заявил, что, раз государь отрекся от престола, я считаю себя свободным человеком и безусловно подчиняюсь во всем правительству.
Председатель. — Так что, вы просто не успели принять присяги? Ставка присягала 9 числа.
Воейков. — Я уехал 5-го вечером.
Председатель. — Перейдем к новому вопросу. — Что вызывает у вас в памяти «Вержболовская группа»?
Воейков. — Это вызывает в моей памяти Мясоедовскую историю.
Председатель. — Какая у вас была переписка с Андрониковым об этой вержболовской группе?
Воейков. — С Андрониковым я в переписке об этом не был. Он мне писал, но я ему ничего не отвечал.
Олышев. — Может быть, вы официально отвечали на письма Андроникова?
Воейков. — Он меня поздравлял.
Олышев. — Он присылал вам подарки?
Воейков. — Он мне икону прислал, а от икон нельзя отказываться.
Олышев. — А не присылал он вам маленький подарок, который очень удобен при езде на автомобиле? Вот письмо об этом.
Воейков. — Ничего не знаю.
Председатель. — Чем объясняется, что, при вашем отношении к Андроникову, он систематически пишет вам о том, что нужно сменить такого-то министра, такой-то хорош, а такой-то плох. Между прочим, он просит поддержать кандидатуру А. Н. Хвостова; это, вероятно, тоже неудачное назначение.
Воейков. — Когда я спросил, почему назначен А. Н. Хвостов, государь мне сказал, как сейчас помню: «Мне его рекомендовал покойный А. П. Столыпин,[*] когда он был нижегородским губернатором; когда Столыпин хотел уйти из министерства внутренних дел и сделаться председателем совета министров, он называл мне его кандидатом на пост министра внутренних дел».
Председатель. — Но вам известно, что Распутин к этому предложению все- таки руку приложил?
Воейков. — Этого я не могу сказать.
Олышев. — Тут есть телеграмма к вам, в царскую Ставку: «Хотя поездка иерарха знаменательна, тем не менее необходима большая осторожность». Кто этот иерарх?
Воейков. — Вероятно, Питирим; все мои люди могут засвидетельствовать: когда мне говорили — князь Андроников просит к телефону, я не отвечал; а писал он мне без конца.
Председатель. — Скажите пожалуйста, какие 70.000 выхлопатывались для вас от Марии Федоровны весной 1916 года?
Воейков. — Для меня — ни одной копейки.
Олышев. — Тут есть письмо, он пишет о том, как жалко, что Барк отказал вам в 70 тысячах.
Воейков. — Ничего подобного, никаких денег.
Председатель. — Может быть, вы забыли.
Воейков. — У меня никаких денежных дел ни с кем не было. Это, может быть, по канцелярии главного наблюдающего за физическим развитием. Но это — не 70 тысяч, а может быть, 80, 90 тысяч.
Председатель. — Какое вы имели отношение к отправлению генерала Иванова сюда?
