известно, несколько раз и что если Распутин не мог еще забыть ему дела имябожцев[*], которых он всецело поддерживал, по вполне бескорыстным побуждениям (дело это проходило при мне при министре Маклакове и Джунковском), то не было уверенности в том, что такое примирение не может последовать, так как Саблер хорошо знал Распутина, по моим сведениям, собирался его посетить (он еще не переезжал тогда с дачи в Ораниенбауме в Петроград) и знал что Распутин в кн. Андроникове имел человека верного и преданного ему.
Поэтому, убедив кн. Андроникова в политическом значении, с точки зрения настроения широких кругов русского общества, вопроса о заместительстве Самарина, с чем он согласился, решено было выставить ее доминирующей как во дворце, где заслуг Самарина в прошлом и в особенности по устройству церковных торжеств в юбилейном путешествии августейшей семьи в 1913 г. не забывали и всегда вспоминали о нем с теплотой, так и внедрить ее в сознание Распутина.
В выборе Волжина А. Н. Хвостов преследовал свою цель помимо родственных отношений, о чем мне впоследствии он и сказал, хотя он, как и я, конечно, понимали, что Волжин не подготовлен к этой должности, но это было чистое имя, и его назначение особого раздражения не могло внести. Сам Волжин, с которым я говорил по-дружески по этому вопросу, хотя и был доволен служебному своему движению, но с бо́льшею охотою взял бы какой-либо другой министерский портфель, чем этот, так как он считался с приведенными выше соображениями и умолял меня только об одном — устроить так, чтобы отклонить всякое его не только сближение, но и знакомство с Распутиным, что я, по мере моего влияния в будущем на Распутина, и исполнил. В этих последних соображениях Волжин пошел на сближение с кн. Андрониковым, с которым тогда он и познакомился, и в будущем в отношении кн. Андроникова выполнил то, что обещал князю А. Хвостов. Те же соображения были высказаны А. А. Вырубовой, с которыми она не могла не согласиться.
Для более сильного влияния на Распутина решено было немедленно же вызвать из Москвы епископа Варнаву. Затем на одном из ближайших обедов у кн. Андроникова с Распутиным я навел разговор на тему об имябожцах и восстановил в воспоминаний Распутина некоторые тяжелые картины гонений на них в связи с поездкой ревизора св. синода, члена государственного совета архиепископа Никона, которые мне были известны, и связал это с ролью Саблера, имея этим в виду указать затем общими силами Распутину на неприемлемость кандидатуры Саблера теперь, так как еще вопрос об имябожцах не получил своего окончательного в ту пору решения, согласно положений последних; кроме того, меня самого лично интересовала точка зрения на имябожцев Распутина; мне хотелось выяснить, не было ли каких-либо влияний на Распутана со стороны какого-либо кружка, занимающегося церковными вопросами, или интриги против Саблера, говорило ли в нем чувство жалости, когда он лично видел прибывших (в мою пору — директорства) тайно в Петроград вместе с Булатовичем этих монахов преклонного возраста (многие из них были в схиме) с обрезанными бородами в надетом на них штатском платье, и когда он отвозил их в таком виде напоказ во дворец.
(
Я лично думал, что Распутин преследовал какие-либо другие свои цели, так как он имел уже в ту пору личные причины быть недовольным на Саблера; Саблер за последнее время, считая свое положение укрепившимся, изменил свои отношения к некоторым из чинов обер-прокурорского синодального надзора, принадлежавших к числу друзей Распутина, — своему товарищу, покойному Доманскому, Скворцову, Мудролюбову и некоторым другим — и попал под влияние директора канцелярии Яцкевича, к которому Распутин, хотя Яцкевич с ним впоследствии и познакомился, относился подозрительно и сдержанно; особенно глубоко задет был Распутин, когда Саблер хотел расстаться с Доманским. Распутин ценил в Доманском, как и в покойном сенаторе Мамонтове, то, что Доманский всегда давал ему хорошие советы, исполнял его просьбы, предоставлял ему свою квартиру в ту пору, кода Распутин бывал в Петрограде наездами, по вызовам А. А. Вырубовой и был всегда с ним искренен. В свою очередь Распутин до конца жизни Доманского был ему верным другом: он не только добился тогда оставления Доманского на посту путем просьбы за него у государя, но Доманскому даже была выделена особая часть ведения дел, где он был самостоятелен на правам «за обер-прокурора»… Затем Доманский был удостоен от августейших особ пожалования портретов и, когда заболел нервным расстройством, ему были даны средства и продолжительный отпуск; потом, кода болезнь была признана неизлечимой, он был служебно и материально хорошо устроен, и когда умер, то на его гроб от высочайших особ был возложен венок. Доманский считался во дворце своим человеком.
Затронутая мною на обеде у Андроникова тема об имябожцах оживила Распутина и из его слов: объяснения мне существа разномыслия[*], происшедшего в среде монашества на Афоне, и из его горячей поддержки их мнения мне было очевидно, что он сам был сторонником этого течения в монашеской среде; при этом, когда я ему поставил прямо вопрос, верует ли он так же, как они, он мне прямо ответил утвердительно и добавил, что не только на Афоне монахи придерживаются этого толкования имени божьего, но и в других старых монастырях, которые он посещал, и что спор этот давний. Затем впоследствии, как я уже говорил, Распутин все время отстаивал имябожцев, и появившиеся незадолго до его смерти статей в «Колоколе» Скворцова, в том числе и лично Скворцовым написанные, вызвавшие в среде нашего духовенства живой обмен мыслями на эту тему и причинившие Скворцову большие осложнения с синодом и разрыв его связей с некоторыми иерархами, были продиктованы побуждением Скворцова, не оставлявшего мечты вернуться к активной деятельности в синоде в роли товарища обер-прокурора и угодить Распутину, который эти статьи, затем, предоставил высшим офицерам, отстаивая это учение.
Этот разговор, перешедший сейчас же на Саблера, оставшегося противником имябожцев и после своего ухода, в связи с общими соображениями, приведенными мною выше, был достаточным для того, чтобы получить от Распутина утвердительный ответ, что он не будет «ни за что» поддерживать кандидатуру Саблера. Когда же приехал владыка Варнава и лично познакомился с Волжиным, на которого произвел хорошее впечатление, поддержанное пред этим нашей характеристикой епископа Варнавы, тогда общими силами нам удалось добиться согласия Распутина на назначение Волжина и на поддержку в сферам, причем Распутин даже согласился на первых порах предварительно не видеться с Волжиным, чтобы избежать излишних разговоров; хотя должен сказать, что к этому Распутин отнесся несколько подозрительно, но ничего прямо не высказал и был доволен тем, что Волжин обещал ликвидировать инцидент епископа Варнавы по поводу открытия мощей, по плану, мною предложенному и всеми принятому, в том числе и Волжииым. План этот был одобрен также и А. А. Вырубовой, и о нем было доложено государыне и получено ее одобрение.
Сущность, инцидента с епископом Варнавой заключалась в том, что, так как возбужденный им вопрос об открытии мощей св. Иоанна тобольского, хотя и был решон св. синодом в положительном смысле, и состоялся уже всеподданнейший по этому поводу доклад, но св. синод замедлил исполнением установленных при таких случаях за последний период правил, после коих, только по новом заслушании дела, установления дня почитания, выработки послания синода и молитвословий в честь святителя и после высочайшего доклада, следовало всенародное объявление синодом канонизации святого. Епископ Варнава, предполагая в оттяжке св. синодом окончательного разрешения этого дела, направленную против него синодальную интригу обратился непосредственно к государю и государыне с просьбой по этому предмету, опираясь на древние святоотеческие правила, по коим епископам предоставлено было право даже открытия мощей св. угодников, и получив от государя из ставки телеграмму о разрешении «прославления», а не канонизации, т.-е. открытия для народного почитания, объявил в епархиальных ведомостях по епархии о дне совершения им соборне на месте успокоения святителя канона тому святому, имя коего носил почивший святитель. Для народной массы Западной Сибири, чтившей и давно уже считавшей святыми останки почившего, эта тонкость не была понятна, и она учла это торжественное богослужение, как акт открытия св. мощей.
Св. синод об этих телеграфных сношениях еп. Варнавой не был поставлен в известность и узнал только из краткого донесения епископа Варнавы о совершении им указанного мною выше богослужения. Епископ Варнава, понимая, что св. синод не обойдет молчанием такой его проступок, не спрашивая
