Председатель. – Николай Николаевич, до февраля месяца с. г., когда состоялось ваше назначение вице-директором первого департамента министерства юстиции, вы изволили быть начальником I уголовного отделения. Скажите, как распределялись дела по отделениям?
Чаплин. – По округам и палатам. Это было старое распределение, действовавшее еще со времени моего назначения начальником отделения в октябре 1907 г. и вплоть до самого моего ухода из этой должности. В ведении I отделения были следующие округа: Петроградский, Варшавский, Виленский, Казанский, Одесский, Тифлисский и Новочеркасский.
Председатель. – Позвольте попросить вас предпослать нам небольшой общий очерк политики министерства юстиции.
Чаплин. – С благодарностью принимаю пожелание Комиссии меня выслушать, так как должен предупредить, что в первый же раз как только мне пришлось расшифровать очень важное, технически, может быть, вам неизвестное дело, я увидел, как был бы не бесполезен такой общий обзор. Сознаюсь, в частности, по отношению сотрудника комиссии Барцала я прямо даже просил об этом. Я поступил в должность, в совершенно исключительное время (был известный период между моей службой в палате и затем привлечением меня вновь к текущим рядовым делам). Вице-директором был Глищинский, который дал мне разъяснение по поводу отношения к ходатайствам присяжных заседателей. Как известно комиссии, циркуляр, на основании которого, как там говорилось, каждому верноподданному, в том числе и присяжным заседателям, не должно быть запрещаемо обращаться с ходатайством о помиловании, был издан бывшим министром юстиции Муравьевым для ослабления оправдательных приговоров.[*] Я уже это время не застал, но, по словам Глищинского, ходатайства о помиловании тогда почти сплошь удовлетворялись. Относительно моего времени, т.-е. двух лет министерства Щегловитова, не ошибусь, если скажу, что удовлетворение этих ходатайств, как показывают и годовые отчеты, не превышало 1% их поступления за год. Вообще ходатайства удовлетворялись потому, что в этом была цель циркуляра, ради которой он и был издан, ибо ведь, в сущности, циркуляр был шагом к предоставлению председательствующему возможности разъяснить беззащитному об угрожающем ему наказании. Здесь мне, может быть, придется обратиться к порядку, в котором вообще шли ходатайства. Обыкновенно они поступали в министерство по общей почте и, прежде всего, касались начальника отделения, который, как единственное по этой специальности лицо, в них и копался. Дальше оставалось итти тремя путями. Самым безнадежным был путь по составлению сводной ведомости, заключавший одни только фамилии, знаки и перечень прошений; дела при этом подкладывались к сводке.[*] Если стать на точку зрения просителя, это было худшее положение. Все дела обыкновенно решались товарищем министра и дальше министра не восходили, в сущности же все оставалось на ответственности начальника отделения. Единственно с кем мне пришлось, за мою бытность начальником отделения, столкнуться по этому поводу, был сенатор Гасман, державшийся иной точки зрения и первый потребовавший обозначения хотя бы свойств преступления. Ходатайства присяжных заседателей попадали не в эту рубрику, а в следующую. Следующая же была – составление по отдельным ведомостям, состоявшим из трех отделений. В первом отделении излагалось существо ходатайства и основания просьбы. В следующем – заключение начальника отделения, а в последующем – резолюция товарища министра. Так как это тоже доходило только до товарища министра, и громадное большинство ходатайств присяжных заседателей попадало в отдельную ведомость, то с этой точки зрения некоторое внимание им было все же оказываемо, они попадали не голыми цифрами во вторую рубрику ведомостей. У меня лично за это время имелся целый ряд случаев, в которых эти ходатайства были заявлены достаточно точно. Ходатайства эти я докладывал уже не при Глищинском, он был при мне всего месяц, а при новом директоре Храбро-Василевском, установившем правило, по которому ходатайства, как нечто отжившее, должны были так и оставляться по ведомостям. В большинстве случаев это были ходатайства представителей адвокатуры или даже самих судей, приезжавших к нам и отмечавших такие ходатайства особым вниманием. Нужно сказать, что эти ходатайства, на докладах министра юстиции Щегловитова, так и не докладывались, они просто заранее заготовлялись с тем, чтобы удовлетворить потом из них те немногие, которые бывали. У меня осталось такое впечатление, что как будто бы и речи быть не могло, чтобы этот циркуляр утратил свое значение, при таких условиях ведь особенно с этим считаться не приходилось. Меня учили, что то ходатайство, которое занесено в протоколе судебного заседания, т.-е. было заявлено в самом заседании, имело характер несколько более приближающийся к ходатайству окружного суда, чем то, которое было заявлено после заседания; оно безусловно в большинстве случаев, оставалось без последствия, и дело шло по тем указаниям, которые тогда давались. К этому надо прибавить, что министерство Хвостова в отношении этих ходатайств было настолько благоприятно, что даже процент их удовлетворения повысился сравнительно до трех процентов. Затем далее, для того, чтобы не было шатания, я, при первом моем докладе министру Макарову, предложил вопрос об отношениях к этим ходатайствам и получил от него совершенно определенное указание, что, в сущности, эти ходатайства есть наследие прошлого и относиться к ним с особым вниманием не надлежит. Таким образом, несомненно в этой области было проявлено явное изменение первоначальной идеи циркуляра, и присяжные заседатели, в особенности провинциальных судов, по моему впечатлению, до сих пор оставались в заблуждении, что эти ходатайства проходили и докладывались государю, между тем, как они шли и подчинялись правилам всех вообще всеподданнейших прошений, которые было предоставлено право министру решать собственной властью.
Председатель. – Следовательно, ходатайства эти, в подавляющем большинстве случаев, в особенности при Щегловитове, отвергались не министром юстиции, а его товарищем и выше не восходили?
Чаплин. – Ну, конечно.
Председатель. – А порядок, установившийся в министерстве, какой он имел законный титул – «высочайшее повеление»?
Чаплин. – Да, они шли так, и на мой вопрос по этому поводу мне разъяснили: раз в циркуляре сказано – никому, особенно присяжным заседателям, не может быть возбранено ходатайство, следовательно, присяжные заседатели приравнены к обыкновенным просителям, в отношении которых действуют высочайшие повеления, то и ходатайства их являются не более, чем обыкновенной просьбой об арестантах, сидящих в тюрьме.
Председатель. – Значит, законным титулом было высочайшее повеление, не имевшее в виду присяжных заседателей?
Чаплин. – Совершенно верно. «Не имевшее в виду присяжных заседателей», но распространенное и на их ходатайства.
Председатель. – Этими высочайшими повелениями право помилования делегировалось, в частности, министру юстиции?
Чаплин. – Тогда, при ознакомлении с ним, у меня не создалось такого впечатления, чтобы оно абсолютно и совершенно делегировалось. Все-таки, в первом высочайшем повелении ведь есть фраза, что оставляется повторительное ходатайство.
Председатель. – И то, что уже разрешено?
Чаплин. – Это был первый шаг. Второе высочайшее повеление ставит уже несколько шире, там делегируется не только повторительное, но и только что возбуждаемое ходатайство.
Председатель. – То-есть, министр юстиции имел право отказать?
Чаплин. – Оставление ходатайства об облегчении участи, собственной властью, без последствия, недокладывание об этом до сведения государя и мостик между этим нужным и тем, что делалось, был в том, что по старым правилам канцелярия по принятию прошений требовала с нас отчетные ведомости о доложенном министру и оставляемом без последствий. Эти ведомости раз в месяц в виде цифр докладывались государю. Таким образом, государь теоретически был осведомлен о количестве прошений, оставленных без последствий.
Председатель. – Это высочайшее повеление говорило, что для удовлетворения ходатайства должен быть все-таки особый доклад, не правда ли? А как было с тем одним процентом уваженных ходатайств, который существовал при Щегловитове?
Чаплин. – Он докладывался, причем ходатайство по пункту 945 статьи было
