уже владеют минимальным набором ходовых русских слов. И если искажают их, то только в силу приверженности к родному языковому строю.
— Я бизнесмен. — Китаец говорил на сносном русском. — Продавай, покупай, кругом торговай.
— Как здесь оказался?
— Оказался? — Китаец задумался, силясь понять значение незнакомого слова. Потом до него дошло. — Оказался нехорошо. Они меня прямо хватай. Поймай как курила. Цап! И я уже тут. Ты сюда не приди — они меня совсем контроми. — Он чиркнул большим пальцем по горлу. — Злой, собака! Ю-ю!
— Как зовут?
— Меня? — Китаец подкрепил вопрос жестом, воткнув большой палец себе в грудь. — Чен Дусин. Бизнесмен. Очень рада.
— Это твое? — Лунев указал на вещи, лежавшие на диване.
— Моя.
— Забирай.
Китаец бросился к имуществу. При этом улыбался и качал головой:
— Забирай, забирай, чичас.
Неожиданно он плюхнулся животом на пол, ужом скользнул к лежавшему у дивана «ТТ».
Выстрел ударил по перепонкам. За спиной Лунева с шумом рухнуло что-то тяжелое.
Чен Дусин поднялся с пола. Посмотрел на Лунева. Отбросил пистолет.
— Я ему мало-мало пупу!
На полу, разметав руки, лицом вниз лежал «сифилитик». Рядом с правой рукой валялся его пистолет.
— Уй, собака!
— Забирай вещи быстрее! Уходить надо.
— Да, да, забирай!
Китаец схватил с дивана матерчатый, похожий на патронташ пояс. Было видно — приспособление предназначалось для перевозки денег под одеждой. Трясущимися пальцами вытащил из карманчика две стодолларовые купюры, протянул Луневу.
— Моя ваши. Благодарю.
Лунев подумал и взял деньги. В конце концов они заслужены. Сунул в карман. Тряхнул пистолетом.
— Паспорт!
Китаец протянул документ. Лунев раскрыл корочки. Взглянул на фотографию. Прочитал аккуратно вписанную печатными латинскими буквами фамилию: «Чен Дусин». Китаец не соврал.
— Ты, — Лунев ткнул кулаком в грудь китайца, — здесь не был. Ничего не видел. Понимаешь?
— Моя понимаешь. Моя здесь, — Чен обвел комнату рукой, — совсем не был. Никому не видел. Так?
— Так. Ты умный человек, Чен.
— Я умный. — Чен улыбнулся и стал застегивать пуговицы на пиджаке.
Лунев нагнулся, взял «ТТ», из которого стрелял китаец, вытер его носовым платком. Кинул оружие под стол. Платок сунул в карман.
Из дома они вышли вместе…
Тем же вечером в казино «Уссури» «шестерка» Гулливера из местной милиции сержант Вениамин Горошко докладывал шефу о происшествии на Магаданской улице, в доме четыре, квартире восемь. Там положили трех бойцов из верной Гулливеровской братвы. Неизвестно только, кто и за что. Во всяком случае, именно в таком духе докладывал верный Вениамин папе Лене — теперь Гулливера именно так именовали в его кругу. Веник мог бы доложить и точнее, но боялся. Шуба затеял собственный бизнес, минуя шефа, втянул в него корешей, хотя все знали: если работаешь на сторону без благословения папы Лени, дергаться не положено. Поэтому Веник изрядно темнил.
Но Гулливер родом вовсе не из Непала, и делали его не пальцем и не палкой. Он смотрел в корень и тряс из мента душу, добиваясь подробностей. Гулливер подозревал, что в рассказе Веника не все чисто.
— Ты же кентовал с Шубой. Что он затеял?
— Не знаю, убейте меня, Алексей Павлович…
— Надо будет — убью. Так что Шуба затеял?
— Он Мао Цзэдуна водил. Наверное, пообщипать собирался.
Мао Цзэдун в новом лексиконе — китаец, но его появление в деле ничего не проясняло.
— И ты считаешь, что один Мао трех ребят положил? Или к нему из Гонконга кто-то на помощь подкатил? Как там следователи считают?
— Ребят из иномарки шлепнули. Беззубого из шубинского «ТТ» положили.
— Нашли иномарку?
— Волыну? Нет, она ушла. Вы помните разборку на Светлой речке?
— Ну. — Гулливер нахмурился. Тот случай он переживал до сих пор. Его ребята купились на обещание азербайджанца по кличке Мулла прийти на мирное толковище, явились к месту без оружия, их там и перестреляли, как беспомощных котят. Гулливер тогда засадил большие деньги, чтобы получить результаты баллистической экспертизы. Было установлено, что его боевиков положили из пистолета иностранного производства, в котором использовались девятимиллиметровые патроны «парабеллум». Но куда ушел ствол и кто его держал в руках, установить следствию не удалось. На ствол объявили розыск.
— Так что с той разборкой?
— Судя по всему, мужиков положили из той же машинки. Все тик в тик.
Гулливер засадил в пространство матюка, круто и длинно.
— Я этого Муллу возьму на кукан! Он этот день запомнит. Ты, Веник, держи меня в курсе…
— Так точно.
Венька отошел от папы Лени и вытер вспотевшую шею платком: пронесло.
Школа, в которой Дора Михайловна заведовала до того, как открыла собственную частную гимназию, догорала медленно и чадно. Денег на ремонт администрация края не выделяла. Здание ветшало. Учителя один за другим уходили на вольные хлеба. Математики — в фирмы бухгалтерами, преподаватели иностранного языка — переводчиками в совместные предприятия. Было видно, что государственное образование рушится и судьбы его меньше всего беспокоят чиновных мужей. Мало это беспокоило и Дору Михайловну. Она уже получила регистрационные документы на частную гимназию и ждала, когда губернатор даст команду передать ей приглянувшийся особняк бывшей музыкальной школы.
Неплохо обстояли и сердечные дела Доры Михайловны. В домашнем треугольнике отношения устаканились и для каждого угла определилось собственное место. Постепенно Дора Михайловна вообще освободила Гулливера от обязанности уделять ей часть ночного времени. Она завела себе друга — спортсмена, который сошел с дистанции официальных соревнований по возрасту, устроила его учителем физкультуры в своей школе. Постоянно изнывавший от неутоленной страсти Тихон Головко — Тишечка — был другом преданным, горячим. При каждой возможности он проявлял обуревавшие его чувства и страстность. То старался ущипнуть Дору Михайловну за ягодицы, то словно случайно касался её коленей, трогал грудь. Директрису это заводило, но она изображала сердитость, вразумляюще говорила: «Ты что, сдурел?! А если нас увидят?» Сама же чувствовала, что такие заигрывания возвращают её к молодым годам, когда она была полна сил и очарования, и парни на танцах наперебой приглашали её, чтобы потискать упругое, отзывчивое на ласки тело…
Счастье взаимного чувства дало неожиданную трещину в одночасье. Однажды Дора Михайловна засиделась в кабинете. В школе давно отзвенели все звонки. Опустели классы, стало тихо в коридорах. Заперев дверь директорской, она пошла к выходу. На первом этаже у входа в спортзал остановилась. Ей показалось, что там кто-то плачет.
Дора Михайловна осторожно открыла дверь. Звуки сделались яснее, и теперь было можно понять, что происходило в дальнем углу за спортивными матами, сложенными высокой кучей: там… любились…
Стараясь ступать как можно тише, директриса подошла к матам вплотную. Первым, что она увидела, были красные ягодицы и спина, обтянутая черной футболкой. Все это ритмично двигалось, создавая
