— У кого он брал наркоту?
Узкое личико Козлика пошло морщинами, как меха гармошки, нос ещё больше съехал на бок. Глаза сплющились, заслезились. Голос задрожал, стал совсем неразборчивым. Алексей пытался понять сказанное, но не мог, как если бы беседовал с вьетнамцем. У него был случай, когда в городе вежливый сын Ханоя, ласково улыбаясь, спросил:
— Иде улис дюбалюба?
Алексей догадался: спрашивают об улице. Но какая в Москве именуется Дюбалюбой он не знал. И только позже выяснил — так азиаты произносили название улицы Добролюбова.
Перевести на русский бормотание Козлика оказалось не легче, и Алексей потребовал, чтобы тот это сделал сам.
— Алеша, — допив первую кружку сказал Козлик, — я понимаю — брат погиб — это плохо. И все же — смирись. Не лезь в это дело. Если они заметят тебя, считай — конец. Для них убить, что раз плюнуть. Ты будешь не первый и не последний.
— Они не узнают.
— Узнают.
— Ты настучишь?
— Пошел ты! Настучу — меня уберут сразу. Они не терпят, чтобы кто-то засветился.
— Тогда откуда станет известно?
— Глаза найдутся. И продавцы и мент — кто угодно на них сработает.
— Хорошо. — Алексей резко отодвинул кружку, к которой Козлик протянул руку. — Я думал с тобой по хорошему. Ты не понял. Делаю вывод: это ты сунул Николке отраву. Теперь дошло? — Он перехватил правое запястье Козлика и сжал, одновременно скручивая его.
Козлик жалобно пискнул.
— Падла буду, не давал. У меня только расслабуха… крутого кайфа нет…
— Я спросил, у кого он брал? Ты это должен знать.
— Леша, только я тебе ничего не говорил. — Козлик загнусавил сильнее обычного. — Не заложишь?
— Забито. Мне ты ничего не говорил.
Козлик быстро схватил кружку, подвинул её к себе, поднес к губам и в два жадных глотка высадил до дна.
— Ты знаешь Власиху? Это она, клянусь под честное слово!
Кто же в их микрорайоне не знал бабку Власиху, богомольную старушку, при Советах втихую торговавшую деревенским первачом-самогоном, при Горбачеве перешедшую на сигареты и, как выясняется, теперь промышлявшую наркотой.
— Где она банкует?
— На хазе… только я тебе ничего не говорил. Надо ей позвонить и сказать: «От Ахмеда».
— Кто такой Ахмед?
— Я знаю, да? Не скажешь, она тебе и дверь не откроет…
Слово Ахмед подействовало безотказно. Власиха так верила в надежность пароля, что тут же открыла дверь и спросила:
— Что берем?
Алексей, не ожидавший такого напора и приготовившийся к долгим объяснениям что ему надо и как он тут оказался, на мгновение растерялся. Под немигающим взглядом Власихи брякнул первое, что пришло на ум:
— Интересуюсь колесами… — Алексей вытащил из кармана бумажник.
— Имеется.
Алексей огляделся. Комната производила приятное впечатление. Из прихожей в неё вела ковровая дорожка — новая, чистенькая. Окно, выходившее во двор, сверкало зеркальной промытостью. В красном углу висела икона свежего письма в золоченом киоте с изображением благостного лика Николая Угодника.
Власиха прошмыгнула на кухню, загремела металлическими банками.
Все ещё держа в руке деньги, Алексей подошел к двери и заглянул внутрь. Власиха лихорадочно снимала с полки жестяные коробки с надписями «Мука», «Крупа», «Фасоль» и ставила их на стол. Наконец, она добралась до нужной упаковки. Повернулась к Алексею.
— Здесь у меня на два лимона. Хватит капусты?
«Во, бабка, — подумал Алексей, — прет по-фене, как заправский уголовник. А может сидела? Кто это знает».
— Хватит. — Алексей сделал шаг вперед, шлепнул деньги на стол. — Покажь товар.
Власиха лихорадочно заскребла ногтями по крышке, стараясь открыть банку с надписью «Горох». Открыла. Вынула горсть таблеток. Протянула Алексею.
— Будешь пробовать?
