— Вспомните самое смешное событие в вашей службе. — Мадам задала вопрос и придвинула ко рту лейтенанта Богданова черную блямбу микрофона, как соску младенцу.
Самое смешное? Ха-ха! Это он тогда подумал про себя.
И в самом деле было над чем посмеяться. Будучи курсантом милицейского училища, Богданов и его напарник патрулировали улицы. Шли в аккурат по Конюшковскому переулку. Стоял ноябрь. С Москва-реки дул пронизывающий холодный ветер. В лицо мело колючим снегом. Они двигались, прикрывая лица рукавицами.
Внезапно от одного из домов им навстречу бросилась женщина. Дрожа и задыхаясь от волнения и страха, она рассказала, что её только что ограбили. Она по делу вошла в подъезд дома, там на неё кто-то напал и вырвал из рук сумочку с деньгами и документами.
— Пошли.
По молодости Богданов был смел и решителен. Он первым вошел в подъезд дома, который указала дама. Зажег фонарик. Пошарил им по сторонам, отыскивая следы злоумышленника. И обнаружил его самого.
Под лестницей на спине лежал в дымину пьяный бомж. Видимо, он забрался в подъезд, чтобы скоротать холодную ночь под батареей парового отопления. Все лицо и грудь мужика были заляпаны желтой кашей, похожей на горчицу. Острый запах меркаптана свидетельствовал об органическом происхождении вещества. Рядом с бомжем валялась черная сумочка из искусственной кожи, тоже изрядно перепачканная «горчицей».
В том, что рассказала пострадавшая милиционерам что-то явно не вязалось. Пришлось её допросить. Правда оказалась смешной и дурацкой.
Дама призналась, что возвращалась из гостей, когда по дороге её прихватил разбушевавшийся кишечник. На морозе облегчить свои страдания она не рискнула. Вошла в подъезд, забралась в уголок под лестницу и присела там. Все, чему не хотелось оставаться в организме, изверглось наружу и попало точно на лежавшего на полу бомжа. Тот инстинктивно, защищая себя от обделывания, махнул рукой и выбил сумочку, которую держала мадам…
Рассказывать журналистке этой истории Богданов не стал. В служительнице самой свободной в мире социалистической прессы он узнал ту самую «пострадавшую», жертвой расстройства желудка которой оказался неприкаянный бомж.
Федоткин вошел в кабинет уверенным шагом.
— Здравствуйте, товарищ полковник.
Газетный мальчик отчаянно гыркал, произнося звук «р». Богданова грассирование всегда раздражало. В деревне, где он вырос, картавость считали болезнью и от любого, кто р-рыкал, старались держаться подальше. Став горожанином и получив образование, Богданов пытался преодолеть инерцию деревенских предрассудков и однажды, в разговоре с бабушкой пустил в ход тяжелую артиллерию политической аргументации:
— А Ленин? Он картавил, и что? Больной был?
Бабушка, Пелагея Петровна, подперла тогда кулачком щеку, походившую на печеное яблоко, поморгала и, не задумываясь, ответила:
— А то как? Самый как ни есть больной от прирождения…
Этот ответ сломил Андрея, и он принял деревенское отношение к картавости как к проявлению нездоровья, которое другим способом обнаружить нельзя. Рыкающие люди стали его раздражать, а общаясь с ними, он никогда не терял настороженности.
Гостя Богданов встретил радушно: встал из-за стола, пожал руку, провел к гостевому столику. Тут же осведомился:
— Чай, сок?
Богданов посмотрел на журналиста и, не ожидая его решения, подвинул к нему большой бокал из дымчатого стекла, наполненный апельсиновым соком. Сок был из холодильника, и бокал аппетитно запотел.
Себе Богданов взял с подноса широкогорлую чашечку золотистого чая.
— Вы знаете, Игорь… Можно я буду вас так называть? Спасибо. Так вот я давно слежу за вашим творчеством. Очень давно…
Федоткин работал в «Московском курьере» меньше года, но признаваться в этом и поправлять полковничье «давно» ему не хватило духу. Он только кивнул и отпил из стакана глоток соку.
— Иногда, — и в это вы, наверное, не поверите, — Богданов говорил с большой убежденностью, — я ловлю себя на мысли, что будь на вашем месте, писал бы точно так же.
— Спасибо.
Федоткин ожидал чего угодно — гневной отповеди, начальственного брюзжания, отказа в аккредитации и был ко всему этому готов. Служба изучения общественного мнения предупреждала редакцию о негативном отношении милицейских чинов к газетным публикациям. Поэтому «спасибо» из уст журналиста прозвучало совершенно искренне.
— Не за что. — Богданов улыбнулся. — Думаю, что для вас не будет открытием, но все же скажу… Вы смелый человек, Игорь.
Федоткин похвалы любил, но при этом умел выглядеть скромником.
— Обычный, товарищ полковник. Вот вам действительно приходится рисковать. Когда идешь брать банду…
— Это не та смелость, Игорь. Совсем не та. На банду для меня бывает сходить легче, чем сказать в глаза правду своему начальнику.
