— Ты точно уверен, что лейтенанты о своих подвигах болтать не будут?
— В чем другом — нет, а в этом — уверен.
Каплин одной рукой вытирал плексиглас старой газетой, другой снял трубку военного телефона и через коммутатор штаба дозвонился до члена Военного совета Забайкальского военного округа генерал-майора Узина.
— Товарищ генерал, есть необходимость срочно встретиться.
— Приходи, буду ждать.
— Вопрос личный, может я подожду, когда вы освободитесь?
— Приходи. Буду ждать.
Мы собрались и вдвоем двинулись к штабу военного округа.
Не знаю, существовала ли у Каплина какая-то договоренность с Узиным на случай, если говорить о чем-то в кабинете было нежелательно, но генерал-майор ждал нас на улице у входа в штаб. Было холодно и мне тогда показалось странным, что он не остался в кабинете, где спокойно мог поговорить с нами. Сегодня по этому поводу скажу одно: святая армейская простота! Лейтенант несокрушимой и легендарной даже не имел представления о том, что кто-то бдит ночами и днями, слушает и записывает все, что говорят люди, перлюстрирует и читает их письма, выслушивает наветы доносчиков, хватает, сажает и допрашивает всех, кто даже чуть-чуть кажется подозрительным.
Это сейчас мы все знаем и верим, что так было всегда.
Каплин подробно изложил Узину суть происшествия. Тот слушал, изредка потирая уши, которые прихватывал морозец. Когда Каплин замолчал, генерал спросил:
— И что ты решил?
— Ребят надо уводить. Поэтому я подготовил приказ об их отчислении…
— Смысл?
— Уверен, их уже ищут. Не сегодня, так завтра придут к нам. Если найдут, люди пропали.
Генерал посмотрел на полковника проницательно.
— Люди, говоришь? А не свою ли репутацию ты спасаешь?
— Не без этого, товарищ генерал, — Каплин ответил без колебаний. — Вашу — тоже.
— А что думаешь ты? — спросил Узин, внезапно обратившись ко мне. — Может будет честнее и лучше доложить обо всем по команде?
— Будет честнее, но не лучше, — ответил я.
— Странно мыслишь, — Узин посмотрел мне в глаза. — Поясни.
— Слушатели хорошие. Да, перебрали, сделали глупость, но скрывать ее не стали. Тут же доложили по команде. Если их сдать, жизнь двум офицерам загубят. И не только им, по цепочке достанется полковнику Каплину…
— И мне. Так? Выходит, заботишься о начальстве?
— Нисколько. Привык, что это начальство заботится о нас.
— Хорошо, где проект приказа? — спросил Узин. — Вернешься и сразу отправляй обоих в их части. Приказ от вчерашнего дня у тебя будет через полчаса.
В тот же день отчисленные с курсов лейтенанты уехали из Читы в гарнизоны, из которых прибыли на учебу.
На другой день личный состав курсов построили на плацу в одну шеренгу. Два офицера контрразведки привели с собой ля поиска злоумышленников оскорбленного в своем патриотизме лектора.
Не знаю, как чувствуют себя статисты, которых для опознания преступников ставят в один ряд с подозреваемыми, но на меня эта гнусная церемония произвела впечатление равносильное тому, которое испытываешь, неожиданно вляпавшись в дерьмо. В моем облике нет ничего армянского — серые глаза, светлые волосы, но когда лектор обкома партии надвинулся на меня вплотную, чуть ли не касаясь пузом, и сквозь толстые стекла очков на меня как из аквариума глянули злые щучьи глаза, в душе всколыхнулось мутное чувство брезгливости и вязкого страха. Вот ткнет он в тебя пальцем, скажет — это он, и потом доказывай, что ты не верблюд.
Знаете эту байку, когда бежавшего через Каракумы тушканчика спросили: «Куда так летишь?» — «Спасаюсь, — ответил тот. — Наш мудрый туркменбаши приказал кастрировать всех верблюдов». — «Так ты не верблюд, чего бежать?» — «Конечно, нет, — ответил тушканчик, — но когда отрежут яйца, будет поздно это доказывать, что не верблюд».
Лектор двигался не спеша. Он вынюхивал крамолу старательно, я бы сказал — вдохновенно. Найди он людей, сорвавших лекцию, это доставило бы ему счастье выполненного перед страной и органами государственной безопасности долга. Но ему не повезло. Искомых личностей в списках курсов не значилось.
О лейтенантах, отчисленных с курсов за месяц до выпуска, мы больше не вспоминали. И вот случайная встреча с одним из них, состоявшаяся без малого десять лет спустя. И только тогда я узнал еще одну деталь, в которую не был посвящен. Обоих лейтенантов, как оказалось, не отчислили, а выпустили из учебного заведения, как прошедших курс с назначением на должности заместителей командиров подразделений по политической части.
Последний раз я встречался с полковником Каплиным, когда он был начальником высших курсов переподготовки политработников при Военно-политической академии имени Ленина. Он меня, конечно, не узнал, как и я не узнал Арутюнова, но разве ради узнавания мне захотелось пожать ему руку?
Так вот, когда я уезжал от зенитчиков, Арутюнов подарил мне две бутылки того самого «мориэзерйо», о котором до того я знал так мало.
Поздней ночью Леонид Брежнев звонит председателю Совета Министров Косыгину.
— Слушай, Алексей, как звали одноглазого английского адмирала, который Наполеона побил?
— Нельсон.
— А наш Кутузов, который побил того же Наполеона, он ведь тоже был одноглазый?
— Точно, был.
— А израильский генерал Моше Даян, который побил арабов, он тоже был одноглазый?
— Был, а в чем дело?
— Думаю, как бы нам без больших затрат укрепить Вооруженные силы. Что если маршалу Гречке выбить глаз?
«ПУСТО — ПУСТО»
В своем кабинете за своим столом первый секретарь компартии Литвы Антанас Снечкус подписывал статью, которую подготовил для «Красной Звезды». Подписал, протянул оригинал мне и вдруг спросил:
— Как ты посмотришь на то, если я тебя попрошу об одолжении.
Такой заход меня сразу насторожил. Возможности подполковника, корреспондента центральной военной газеты и первого секретаря компартии союзной республики нельзя было даже сравнивать. Подними Снечкус только палец, и нашлось бы немало желающих сделать для него любое одолжение. Но раз он обратился ко мне, то дело должно было таить в себе какой-то хитрый подвох. Однако и отказаться, не выслушав просьбы, я не мог.
— Дело в том, — сказал Снечкус, — что мы поставили памятник герою гражданской войны, репрессированному в ежовские времена военачальнику — Уборевичусу. Пора памятник открывать, но для этого нужно разрешение Москвы. В Москве у нас от республики в Верховном Совете есть депутат — Павел Иванович Ефимов, заместитель начальника Главпура. Ты его знаешь?
— Конечно.
— Позвони ему и скажи, что Снечкус просит его внести вклад в наши республиканские дела. Надо, чтобы он вышел на аппарат Брежнева и попросил дать нужное нам разрешение.
— Может быть вам проще позвонить в Москву самому?
Аккуратно отпихивая от себя поручение, я делал вид, что проявляю заботу о своем начальстве. Сказать прямо, что мне, простому корреспонденту, вернуться в Москву и запросто передать просьбу Снечкуса первому заместителю начальника Главпура так же просто, как купить кружку пива, было бы ложью. Конечно, Ефимов не послал бы меня подальше, но сказать что-нибудь вроде: «А ты чего в это дело влез?» мог запросто и был бы прав. Тем более, что у самого Снечкуса на столе стоял телефон дальней кремлевской
