Автор о маршале артиллерии Кулешове ничего не писал. Он рассказал о случаях хамского поведении реальных лиц и даже назвал их звания и фамилии. Я могу назвать Главного маршала артиллерии Николая Николаевича Воронова, адмирала флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова, генерала армии Павла Ивановича Батова и других военачальников, отличавшихся высокой культурой поведения и общения с подчиненными. Но это не означает, что о хамстве тех, кому высокое положение позволяет считать всех нижестоящих дураками и быдлом.
Молодой офицер представляется командиру корабля по случаю назначения на должность:
— Лейтенант Король для прохождения службы в ваше распоряжение прибыл…
Командир протягивает ему руку и говорит:
— Лейтенант, ваша карта бита. Я — капитан первого ранга Туз.
«ТЫ ЭТО У МЕНЯ ЗАПОМНИШЬ НАДОЛГО…»
С маршалом бронетанковых войск Михаилом Ефимовичем Катуковым меня свел случай. Однажды он пришел в редакцию по мою душу. Оказалось, что у кого-то из ветеранов не понравилась публикация, автором которой был я. Как нередко бывает, ветеран написал письмо маршалу, уверенный в том, что тот запросто разберется с каким-то подполковником. Катуков сам статьи не читал и потому никаких убедительных возражений по публикации выставить не мог. Мы быстро пришли к мнению, что для обиды и жалоб у ветерана реальных причин нет. Однако, после того как конфликт был разрешен, Михаил Ефимович уйти не поспешил. Я понял, что он, как это часто бывает с людьми высокопоставленными, но вдруг отставленными от активных дел, испытывает дефицит общения.
Мы хорошо поговорили, тепло расстались и с тех пор Катуков стал изредка заходить ко мне в редакцию. Благо от «Сокола», где он жил, добираться до Хорошевки, где располагалась наша редакция, совсем нетрудно, а в соседнем с моим кабинете полковник Николай Прокофьев редактировал мемуары маршала.
Однажды Катуков вспомнил историю последних дней войны, когда начиналось наступление на Берлин.
— Моя Первая гвардейская танковая армия, — говорил Михаил Ефимович, — входил в состав Первого Белорусского фронта, которым командовал маршал Жуков. Когда все уже было готово к началу наступления, ко мне поздним вечером позвонил командующий фронтом.
— Михаил Ефимович, бросок будет решающий. Твое хозяйство на направлении главного удара. Я на тебя крепко надеюсь…
Кому как, а мне было приятно слышать такое. Ответил искренне:
— Не подведем, товарищ командующий
— Да, вот еще что. У тебя с украинскими соседями слева связь отлажена?
«Украинским соседом» был Первый Украинский фронт, которым командовал маршал Конев. В полосе его наступления работала Третья гвардейская танковая армия маршала бронетанковых войск Рыбалко. Начиная наступление не договориться с ним о связи было бы непростительной беспечностью. Ответил с гордостью:
— Так точно. Связь есть по всем каналам.
— Разгранлинию слева знаешь?
(Здесь я должен сделать небольшое отступление и объяснить тем, кто этого не знает, что в боевых условиях и в обороне и наступлении для полков, дивизий, армий, фронтов вышестоящие штабы назначают полосы ответственности. Их границы — разграничительные линии — точно обозначаются на полевых картах. Это обеспечивает каждой действующей части точное знание своего места, и не позволяет боевым порядкам разных формирований смешиваться друг с другом. Разграничительные линии между фронтами на период Берлинской наступательной операции определялись в Генштабе и утверждались Сталиным. Между Вторым Белорусским фронтом маршала Рокоссовского и Первым Белорусским маршала Жукова разгранлиния на карте была обозначена с высокой точностью от Одера до Эльбы и проходила через города Ангермюнде, Гранзе и Виттенберге. А вот между Первым Белорусским и Первым Украинским маршала Конева такой четкости не имелось. Неизвестно почему, но Сталин не довел ее даже до Берлина. Таким образом, между двумя фронтами не существовало четко определенной границы и командующие должны были решать спорные вопросы между собой. Поэтому Катуков не мог ответить с требовавшейся точностью.)
— Приблизительно, товарищ командующий.
— Так вот, коли разгранлинии нет, ты свяжись с Рыбалко, а через него выйди на Конева. И скажи ему, пусть на Берлин не нацеливается. Это наша задача…
— Не поверишь, — вспоминал Катуков, — но у меня внутри все сразу закостенело. Я за годы войны хорошо изучил Жукова и Конева. Сталкивался с обоими и знал характеры обоих. И сразу представил, что будет, если я, генерал-полковник, командующий танковой армией скажу маршалу, командующему фронтом, чтобы он не целился на Берлин. Поэтому набрался духа и ответил Жукову:
— Товарищ командующий, передать такое Коневу я не смогу. Лучше вам это сделать самому.
— Так, генерал!
(Хорошо представляю как сразу раскалилась телефонная трубка. Великий полководец, еще не ставший президентским орденом новой России и не обретший статуса святого Георгия Победоносца, того, что ему придал советский писатель-иконописец, длинно и грязно выругался.)
— Он по мне будто траком прошелся, — сказал Катуков горестно.
(Я прекрасно понимал, насколько трудно было слышать незаслуженную брань генералу, который сам не ругался, и который, по его словам, за всю войну ни разу не выпил водки).
Потом Жуков помолчал и ледяным тоном окончил:
— Учти, генерал, ты у меня этот разговор запомнишь надолго.
— И я помнил, — сказал Катуков. — Четырнадцать лет мне выходил боком тот разговор. В присвоении маршальского звания меня регулярно обходили… Словно Катукова не существовало. — Он помолчал и вдруг счел нужным пояснить. — Ты пойми, не будь того разговора, я бы в душе переживал, но никогда бы не стал жаловаться. А тут ведь понимал — мне мстят. Мне, которого в том конфликте могли запросто раздавить те, между кем я попал — и Жуков и Конев. Угнетало и то, что я чувствовал — министр помнит тот разговор и делает все, чтобы я о нем не забывал.
— Все-таки может вам казалось, что Жуков столько лет носил камень за пазухой?
— Не буду спорить, но звание маршала бронетанковых войск мне присвоили после освобождения Жукова от должности министра. Допустим, это было бы присвоение к десятилетию победы. Тут можно говорить — подарок к празднику. Но в пятьдесят пятом году Жуков все еще обладал властью. А я маршалом стал в пятьдесят девятом…
— Как вы думаете, Михаил Ефимович, — спросил я, — почему Сталин не обозначил разгранлинию между Жуковым и Коневым?
— А ты как думаешь?
— Мне судить трудно. Во всяком случае, есть мнение историков, что Сталин не знал, кому отдать право взять Берлин.
Катуков засмеялся.
— Сталин и не знал?! Чушь собачья! Он сознательно делал ставку на двоих. Ему не нужен был один маршал, о котором можно было бы сказать: «Он взял Берлин». Это первое. Второе, он умышленно вбил клин между двумя полководцами. Как ты думаешь, почему именно Конев выступил на пленуме ЦК, когда с треском снимали Жукова?
Темное дело история. Убедительно возразить Михаилу Ефимовичу я не мог.
ОТНОШЕНИЯ ПО ВЕРТИКАЛИ
Мой сослуживец, прекрасный военный журналист полковник Николай Николаевич Прокофьев однажды долго и очень доверительно беседовал с Маршалом Советского Союза Василием Даниловичем Соколовским. По ходу разговора Прокофьев спросил:
— Как вы оцениваете качества Жукова?
— С какой стороны? — спросил маршал. — С военной или человеческой?
— Разве есть разница?
Маршал словно не услыхал вопроса и повторил свой:
