взрослых. Я привела их, а сама. Выйдя по приказу тети Лизы, осталась под окном, оно было раскрыто из-за жары.
Дядя Владлен схватился с этим человеком. Тот оказался необыкновенно сильным, но дядя Владлен несколько раз пронзил его пикой. Но не это напугало дядю Владлена: вместе с тем человеком на него напал и дядя Чикирев. Тот самый, которого мы в начале лета похоронили.
Дальше я не слышала — меня заметили и прогнали. Обиженная, я по пути встретила Бориску; он узнал, что его отец ранен и спешил в медпункт. Я рассказала ему, что рана неопасная (так объявила Тетя Лиза), и, если не будет заражения крови, все обойдется. Но про то, что рассказывал дядя Владлен, почему- то умолчала. Не хотелось говорить, хотя ранее сдержанностью я не отличалась, обычная девочка- болтушка.
Несколько дней все говорили вполголоса. На работу и обратно ходили только вместе, человек по десять, а вечерами спорили, спорили… Я тогда почти ничего не понимала, да нас и не допускали до разговоров взрослых. Знаю только, что споры прекратились после того, как погибли все в доме Тети Лизы, той самой, что работала в медпункте.
Командовал всем дядя Владлен. Он и еще старенький профессор Сахаревич, антрополог. Три дня стояла работа; по счастью, никого из районного начальства не было, они боялись приезжать в наше село, и немудрено. Все мужчины пропадали ночами, а возвращались усталыми, хмурыми и напуганными. Я помню, как отмалчивался папа на все расспросы — и мои, беспрестанные и нудные, и осторожные мамины.
Наконец, однажды он пришел еще до рассвета, возбужденный, всклокоченный, и объявил нам:
— Кончено! — и добавил тише, — надеюсь…
Он пил чай, темно-коричневый, крепкий, из заветной, привезенной из Москвы жестяной коробочки, а потом повел маму и меня к кладбищу. За его оградой появилась новая могила. Тяжелая гранитная плита лежала сверху. Плиту эту мы видели в Каменной степи, в пяти километрах отсюда, где были еще странные столбы с шапочками и каменные бабы.
— Он… внизу? — спросила мама.
— Оно, — почему-то ответил отец. — Да. Пусть говорят, что хотят, но так, я думаю, надежнее.
Кроме нас, подходили и другие, смотрели на плиту и переговаривались вполголоса. Все мужчины села привели своих женщин и детей.
И потом больше никто из взрослых не говорил об этом. А мы не спрашивали. Только всегда старались обойти стороной ту могилу, догадываясь, что так — нужно.
Старуха замолчала, долгий рассказ, казалось, истощил ее: лицо осунулось, руки, лежавшие поверх одеяло, мелко тряслись.
— А что дальше? — не выдержал я.
— Ничего.
— Ничего?
— Ничего того, чего ты не можешь узнать сам, милок.
— Но… Но кто же это был?
— Теперь ты, милок, знаешь столько же, сколько и я. Да что я, я глупая, выжившая из ума старуха, — на лицо вернулось прежнее простодушное выражение, и я понял, что больше ничего не добьюсь.
Больницу я покидал со смешанным чувством. Конечно, кое-что я узнал, но стал ли от того ближе к разгадке?
Надо подумать, подумать и определиться.
Во-первых, разгадке чего? Исчезновения Петьки? Является ли оно оторванным, случайным, единичным фактом или это звено в цепи событий?
Во-вторых, как далеко я готов пойти? Часок-другой порассуждать, лежа на диване? Ждать случая, озарения, другой старушки, которая мне все объяснит? Весь мой опыт говорит, что результата можно достичь, лишь занимаясь делом всерьез, упорно и настойчиво.
Забыть все это? Так пытался, пытался и пытаюсь. Не получается.
И все-таки почти получилось. Следующие два дня работа шла косяком, обвально, я был нарасхват. Пора переходить в другую весовую категорию — купить новый грузовик и нанять шоферов. Стать капиталистом, эксплуататором. Иначе спекусь. И люди на примете есть стоящие. И, само собой, деньги. Пугали, конечно, налоги. Но на то и голова дадена — устроиться.
На третий день я пошел торговать грузовик. Приметил его я давно — стоял он без дела у одного мужичка; тот его ударил маленько о дерево по пьяному делу, потом по тому же делу бросил землю и теперь клянет всех и вся. Грузовик он сначала предложил по цене выше заводской. Теперь рад будет четверти. Капитализм, он сантиментов не терпит. Хватай за горло и дави.
Оформили куплю-продажу у нотариуса (ах, почему я пошел в политехнический, а не на юрфак?), мужичок предложил обмыть сделку, но я с новым работником, мною эксплуатируемым, отбуксировал приобретеньеце к себе. Окрестили мы его.
Егор Степанович, мой служащий, сразу полез в нутро машины. Он, танкист с двадцатилетним стажем, понимал толк в железе. Часа три мы откручивали гайки и составляли список — что нужно купить. Решили завтра с утра поездить по мастерским.
Расставшись с моим работником (как это гордо звучит: ), я взялся за газеты. Стараюсь быть в курсе местных новостей. Для дела полезно.
Как это обыкновенно бывает в наших газетах, большая часть бумаги отдавалась ни подо что: какие-то перепечатки из московских желтых листков, невнятицу из областной думы, телевизионные программы, бездарную рекламу и прочая и прочая. Приходилось чуть не на свет смотреть, не окажется ли что-нибудь действительно важное в газете.
Криминальные вести меня не очень-то интересуют, но сегодня глаз зацепился за знакомое слово. Глушицы. В окрестностях было найдено тело женщины лет тридцати, наполовину обглоданное диким зверем. Местные охотники считают, что женщина стала жертвой росомахи, пришедшей с севера.
Росомаха. Однако. Издалека, должно быть, шла. Я потянулся к энциклопедии. Рокоссовский… роса… ага, вот, росомаха.
Серьезный зверь. В поисках добычи способна проходить до ста километров в сутки. Отличается свирепостью, беспощадностью, неутомима в преследовании добычи.
И, тем не менее — почему Глушицы? Или просто я особенно чувствителен к этому району? В других дела тоже те еще. Двенадцать тяжких преступлений за два дня.
На завтра, возвращаясь из города с запчастями на тысячу долларов, я решил навестить старушку. Купил бананчиков, грейпфрут, клетушку йогурта.
— Заверни к областной больнице, — скомандовал я Егору Степановичу. Он за рулем смотрелся хорошо. Не лихачил, да ему и по годам не к лицу, ехал аккуратно, но без скованности, без боязни.
— Есть, командир, — и он вырулил на дорогу к большим корпусам, стоявшим кучкой посреди рощицы.
— А ее нет у нас, — сказала мне сестричка на посту.
— Уже выписали? — удивился я.
— Нет, перевели. В инфекционную больницу.
— Это что ж такое с ней случилось?
— Не знаю, это не в мою смену было. А вы ее врача лечащего спросите, Виктора Сергеевича. Он как раз дежурит сегодня. В ординаторской посмотрите, Виктор Сергеевич там должен быть.
Она оказалась права. Доктор, тезка мой, действительно был в ординаторской, объясняясь с другим посетителем:
— Мысль ваша насчет намордника интересная, только вот что я вам скажу: на одного укушенного к нам привозят десять порезанных. Может, стоит всем двуногим наручники надеть?
— Я этого так не оставлю, — пообещал посетитель, проходя мимо меня. Он бы и дверью хлопнул, да я не дал — придержал.
— Благодарю, — доктор любезно указал мне на стул. — Чем могу быть полезен?
— Этот… этот человек передо мной говорил что-то об укусах?
— Да. Лето жаркое, собаки нервничают. Он активист-общественник, сторонник полного запрета домашних животных. В крайнем случае, согласен на намордники. Его ко мне направили зачем-то. Хотел
