Мэйсмэчера, а по словам старика, он совсем не таков. Хороший отзыв мизантропа — вещь опасная, но ведь и редкостная.
Но сила идеи абсолютного запрета как раз в том, что на первых стадиях борьбы объем информации не играет никакой роли. Ее вполне достаточно, чтобы живописно изобразить народ и власти на поводу у этой змеиной шкуры, одурманенными, лишенными здравого смысла и логики поведения вследствие цепной реакции взаимного убеждения. Пусть мне потом доказывают, что вот живет же Маземахер под защитой своей умнички или сверхумнички и судит, надо сказать, довольно здраво в меру своего понимания вещей.
Открытие сделано, его движения не остановить, он со своим запретом обречен, даже смешон, даже возмутителен. Но только одному ему известно, зачем разыгрывается эта крикливая комедия. Он падет. Но в борьбе с ним будут раскрыты все секреты, все надсверхсупертайны. Все будет в отчетах сената и конгресса. Все. А не те жалкие лоскуточки, которые вся эта компания собиралась преподнести обществу как свой бескорыстный гуманный дар. А смеяться мы будем тогда, когда она поймет, что ее выманили из замаскированных траншей. И поймет, кто выманил.
Сенатор с удивлением и тревогой посмотрел на лежащий перед ним лист, исчерканный записями и чертежами. Как же это все получилось? Он сам это придумал, или все ему напела змеиная кожа? Любопытная ситуация! Что же теперь делать? Он представил, как останавливает каравеллу на глухой лесной дороге, как спускается с обочины с монтировкой, как роет ямку и закапывает розовую кассету. Навсегда! Прощай, профессорский подарок!.. Глупо. Очень глупо. Но с другой стороны, воевать с пэйперолом, пользуясь его поддержкой… Но не с пэйперолом же он воюет, а с людьми. И не с людьми, а с многоликим и многоглавым чудовищем, в которое сплачивает их наклонная плоскость порядка вещей.
Ах, Ширли, Ширли, глупая, глупая девочка. Бананишь, значит. Улыбаешься, красуешься, а дома — дома радения вокруг зеленой кастрюли и робкая попытка найти свое место среди людей. Жадная торопливость молодости, уверенной в том, что за ее маленькими знаниями ничего нет. Объяснит ли тебе когда-нибудь Алишандру Жаиру законы действия масс, поймет ли он их сам? Есть ли у него, сенатора Тинноузера, хоть какая-нибудь надежда на тропинку к твоему уму и сердцу? Как ее найти, как пройти по ней мимо Сцилл и Харибд, урчащих за каждым поворотом?
Сенатор вздохнул, стер с листа записи и совершил обряд закрытия кассеты. Половина четвертого. Сна ни в одном глазу, давно не ощущаемая бодрость, готовность к старту, и ни в одном уголке не таятся адские машины усталости.
Жетон за душевую кабину, жетон за постель, жетон за свет, жетон за номер, два жетона за каравеллу. Все? Нет. Еще жетон благодарности, даже два. Нет, один. Не надо выделяться. И в руке жетон за выход.
Когда он подошел к дверям, каравелла уже поблескивала у входа. Мотель мирно спал, убаюканный дождем. По дороге никто не встретился, портье даже не вышел из своей клетушки. Очень хорошо. Как же так все-таки скрутило Альбано? Не очень радостная история — везение на чьих-то костях. Но и в меру банальная.
Каравелла с глухим шумом, набирая скорость, заскользила над мокрым шоссе. Дождь перестал. Внезапно слева открылся пустынный берег озера, а далеко-далеко за ним, за светло-серым простором вод и непроницаемо слитным чернолесьем на той стороне, в узком просвете между горизонтом и длинными тучами готовилась древняя мистерия восхода солнца.
Миллионы лет происходила она ежедневно и неотвратимо, по одному и тому же канону. И во времена ящеров, и во времена камня и железа, и при людях и без них. И что бы ни придумывал человек, какие бы открытия на добро и зло себе он ни совершал, на следующий день после них солнце восходило так же, как и накануне. Словно ничего не случилось, словно ничто не сдвинулось в огромном механизме мироздания оттого, что люди разверзли перед собой еще одну бездну или навели еще один мост.
Можно было глядеть и отчаиваться, что человек слишком слаб, а природа слишком сильна, чтобы ее неторопливое могучее движение хоть на миг изменилось от его рук.
Но можно было и радоваться. Ведь как бы люди ни путались, сколько бы зла ни обрушивали они на себя, поспешно и необдуманно стремясь к добру, у них всегда есть твердая опора под ногами — вот этот берег, лес и восход солнца, куда они снова могут вернуться, чтобы снова обрести волю и силу. И снова начать свой многотрудный путь к истине, гармонии и совершенству самих себя и своего переменчивого союза.
Кандидат-лейтенант
1
Тусклый желтоватый свет бил в глаза, у самого лица прыгали зеленые и красные квадраты, рот был полон кислой томительной слюны, в ушах оглушительно гудело. Что-то холодное и твердое больно ударило по запястью, он застонал, вскинул голову, увидел наклонившегося над ним человека, его светлые волосы, голубые глаза. Глаза глядели напряженно и озабоченно. Человек что-то говорил. Быстро, успокоительно, непонятно. И он напряг все силы, чтобы понять, и не понял. И выстонал в ответ всю эту давящую тяжесть, головокружение и бессилие.
— Ничего, ничего, — бормотал человек. — Сейчас, сейчас. Сейчас полегчает. Обхвати меня за шею. Погоди, вот так.
Его крепко обняли, стало еще тяжелее, голова бессильно откинулась и легла на что-то живое и твердое, зеленые и красные квадраты стремительно наискось провалились, распахнулся огромный черный прямоугольник, надвинулся, поглотил. И стал светлым. Позади. Его на что-то положили. Навзничь. Коробка. Они были в коробке. Вдвоем. Он и тот человек. Стенки и крышка коробки то стремглав кидались на него, то отпрыгивали в бесконечную даль. В одну из стенок ломился свет. Свет бушевал за стенкой, давил на нее. Стенка прогибалась, не выдерживала, и свет обильно сочился внутрь. Солнечный свет, Сол-неч-ный. Он это понял, и стало чуть-чуть легче.
Быстрые острые уколы в бедра, в бок, в ключицы. Акупунктура. Он вспомнил это слово — «а-ку-пунк- ту-ра». Плотная глухая перепонка в голове туго натянулась — бумм! — лопнула, и посыпались, сминая друг друга, слова, картины, запахи. Пришла память. Темная густая вода шумно вытекла из тела, освободила одеревеневшие мускулы. Он моргнул — и моргнулось. Он с удовольствием медленно закрыл глаза, потом открыл. Вокруг теснилось множество непонятных предметов. Он выбрал взглядом один из них, длинный, блестящий, полупрозрачный. Рука поднялась удивительно легко, палец указал на предмет.
— Что это?
— Лежи. Тихо лежи. Спи.
Спать? Да, спать. Спать — это хорошо. Он согласился спать. Весь. С восторгом. Только повернуться бы на правый бок.
И он повернулся на правый бок. Не разом, а по частям. Мускул за мускулом. Подтянул колени. Что-то теплое и легкое укрыло его, и он заскользил в сон послушной легкой лодочкой…
Он проснулся от долгой душной тишины. Близко-близко над ним висел белый шершавый потолок. Стены тоже были близко-близко. Они сжимали его со всех сторон. И между ним и стенами толпились непонятные неуклюжие вещи, вдавливаясь в тело ненужными острыми углами. Особенно больно и неудобно давило сзади, чуть выше поясницы. Он с трудом повернулся и увидел низкую четвероногую подставку с плоским верхом. Она подавала ему ломкий белый прямоугольник с надписью: 'Ухожу. Успеха. Шлем'.
Да. Шлем. Где шлем? Вещи, отдайте шлем.
Вон там угнездилось громадное плосковерхое четырехногое сооружение. Слева и справа между ног
