залегла за бронетехникой и «уралами», другая нашла спасение в кювете.
Рядовой Секирин, как и многие, лежал в придорожной канаве наполовину в мерзкой жиже, прикрыв голову автоматом, прижавшись щекой к рыжей, похожей на дерьмо, глине. Андрей сопел как загнанная лошадь. В голове стоял сплошной звон, неистово стучало сердце, выпрыгивая из груди. Под ногами хлюпала холодная вода. Комья грязи, осколки и пули со свистом проносились над головой.
«Неужели, все! Амба! Неужели, никогда больше не увидит: ни Светки, ни близких, ни друзей, ни родного города!» — пронеслось у него в голове. Он представил, как его завернутого в шуршащую фольгу молчаливые угрюмые солдаты грузят в кузов машины.
«Вот дурак, чего в институте не училось! Теперь приключений на свою жопу выше крыши!» — думал Андрей.
В политехнический институт, в отличие от своих сверстников, он поступил без особого труда. Учебой там себя дюже не утруждал, так как науки ему всегда давались легко. Да, вот, лень-матушка сгубила. Вместо, того, чтобы ездить регулярно в институт на занятия, он предпочитал подольше понежиться в постельке, поболтаться по тусовкам, погонять музыку на полную катушку. Бедные соседи, как еще не оглохли. И вот подошла пора сдачи зачетов и экзаменов. Тут-то все и началось! Преподаватели будто сговорились, все, как один. Тем, кто аккуратно посещал лекции и лабораторные, экзамены и зачеты поставили, можно сказать, «автоматом». А с тех, кто прогуливал и отлынивал от занятий, драли три шкуры. Андрей тоже попал в тот «черный список». Тут не помогли, ни его цепкий изворотливый ум, ни последние две недели перед экзаменами, которые он усиленно готовился. Педагоги постарались отыграться за неуважение к их труду. Сессия для него прошла с плачевными результатами. Вышибли его с треском с первого курса за несданные «хвосты». Не успел он прийти в себя после игнания из «храма науки», как принесли повестку в «доблестную армию».
«Еще утром, когда тащились по туманной горной дороге на эту, будь она проклята, зачистку в селение Ялхой-Мохк, у него было нехорошее предчувствие, что сегодняшний день скверно кончится. Так и случилось! Возвращаясь, угодили в засаду! До дембеля всего-то, ничего! Кот наплакал! И на тебе!»
— Суки!! Гады!! — застонал от бессилья, расстроенный парень. Зверея, вцепился зубами в засаленный рукав. — Мразь, черножопая!! Сволочи!! Своло…!
Неожиданно с боку вздыбилась земля, дохнув жарким дыханием, окатив всех брызгами и крошкой. Солдата ударило в бок и словно каленым железом прожгло чуть ниже «броника», чиркнув по пряжке. Он почувствовал, как что-то горячее заполняет пах.
— А-а! А-а! — Андрей выпустил АКМ и сполз вниз, не зная, куда деваться от нестерпимой режущей боли. Его пальцы судорожно скребли землю, между ними выдавливалась как крем от торта, липкая почва, вперемежку с опавшими листьями. Рядом, кто-то дико кричал. Подняв голову, он увидел как, развернувшись к нему, матерясь, прапорщик Стефаныч меняет «рожок». У его ног на четвереньках в луже, уткнувшись окровавленным лицом в землю, притулился кто-то из сержантов. То ли Афонин, то ли Елагин. Из-за хрипящего сержанта куда-то мимо Андрея смотрели неподвижные обезумевшие глаза рядового Свистунова, «душок» сжался в комок и что-то шептал побелевшими губами. В красном покрытом цыпками кулаке с разбитыми костяшками он сжимал маленькую потертую иконку на шнурке. По замурзанным щекам, оставляя борозды, текли слезы.
— Пи…дюлей, захотел?! Бери автомат, сука!! В лобешник дать?! — накинулся на «молодого» снайпер Володя Кныш, грубо пихая того сапогом в зад и замахиваясь прикладом разбитой «эсвэдэшки».
— Ахмеды, мать вашу, всю оптику изуродовали, мерзавцы! — отчаянно ругался он, не обращая никакого внимания на стрельбу и грохот вокруг.
Слева дружно огрызнулись пулеметными очередями «собры». Сквозь гул донеслось знакомое стрекотание «вертушек». Над колонной пронеслись Ми-8 из группы огневой поддержки, развернувшись, они вдарили «нурсами» по серым вершинам.
— Степан! Живем! — крикнул весь прокопченный старший лейтенант Колосков с дымящимся ПКМом, подползая к «бээмпешке».
— Савла, убили! — проорал ему в ответ «собр» Исаев, высовываясь из-под «звездочки». Он был весь ободран и грязен как трубочист. При взрыве его выбросило из кузова, и он неудачно упал лицом в месиво разбитой дороги, сломав при этом два пальца на правой руке. Безымянный и мизинец наполовину ушли внутрь ладони, теперь вместо них были какие-то жалкие, желтые от курева обрубки. Ухватив торчащие фаланги, Степан рывком вернул их на место. Но пальцы в разбитых суставах уже не слушались. Кисть опухла и превратилась в маленькую мягкую подушку. Не обращая на это внимания, «собровец» короткими жалящими очередями сдерживал огневые точки противника.
— Брата, не видел?!
— Виталий с Тимохиным по кювету в хвост подались, с фланга хотят «нохчей» обойти!
«Вертушки» дали залп ракетами и прошлись по зарослям плотным огнем из пулеметов. Когда один из них, отстрелявшись, выходил из атаки на вираж; в пике входил другой, накрывая «воинов аллаха» очередным залпом, не давая тем прийти в себя. «Ведущий» развернулся боком; и по укрывшимся боевикам, сея смерть, ударил закрепленный на растяжках в дверном проеме АГС-17. Веер разрывов прошелся по кустам и деревьям, за которыми укрылись нападавшие, выкашивая все живое вокруг. Второй Ми-8МТ, барражируя в стороне, обнаружил новую цель и саданул ракетами по замаскированным в низине двум «нивам»; одну тут же разнесло в куски, белая же с водителем кувыркнулась вверх колесами и вспыхнула как сухой соломенный сноп…
Мрачный Сафронов с «акаэсом» в руке в перемазанном сыром камуфляже обходил разгромленную колонну. Потери были значительные: сгорели два «урала», подорвался на радиоуправляемом фугасе тральщик (головной БМП с «катками»), чадил покореженный БТР, из которого чумазые бойцы спешно извлекали боекомплект. Двое убитых, одиннадцать раненых, из них трое тяжело. Перед «уралом» в колее у пробитого горящего ската накрытый потрепанным бронежилетом в луже крови покоился безголовый «двухсотый», младший сержант Мамонов. В кювете с раздробленными ногами, вниз лицом — ««собровец»» Савельев. Видно он пытался из последних сил отползти от горящей машины, прячась за стелющейся гарью, когда его настигла снайперская пуля, попавшая ему в спину.
— Раненых и «двухсотых» на борт! В темпе, сынки! В темпе!
Ми-8 приземлился в метрах двухстах за поворотом прямо на дорогу, более подходящей площадки не нашлось. Пилотская кабина провоняла пороховым дымом, под ногами на полу звякали, шуршали сотни стреляных гильз.
— Андрюха, потерпи, старик! Уже близко! — Старшина Баканов, задыхаясь, успокаивал Секирина, которого на брезенте с трудом тащили к вертолету. Заляпанные сапоги солдат скользили, чавкали и разъезжались на мокрой глине. У Андрея при каждом их шаге темнело в глазах, все внутри переворачивалось, разрывалось на части. Словно бритвой осколком ему располосовало бушлат и распороло брюшину. Если бы он не зажал ладонями живот, кишки вывалились бы наружу. Его наспех запеленали, обмотав бинтами вокруг туловища, и поволокли к вертолету.
— Братцы! Братцы, смольнуть, дайте! — прохрипел он из последних сил. — Помираю…
— Ты, чего, Секира, удумал? Я те, помру! Пачку-то живо начищу! — пригрозил сержант Головко.
Черномазый как негр пулеметчик Ромка Самурский в разорванной на груди «разгрузке», прикурив, сунул «примину» в его потрескавшиеся на бледном лице губы. Но Андрей потерял сознание, голова свесилась на бок, окурок выпал изо рта и, упав, затлел на воротнике бушлата. Он уже не слышал: ни гулко громыхающих солдатских сапог в грузовом отсеке Ми-8, когда загружали «двухсотых» и раненых; ни четырехэтажного мата бортмеханика, обнаружившего свежие пробоины в обшивке фюзеляжа; ни протяжных стонов майора Геращенко, раненого в бедро; ни гудящего рокота винтокрылой машины.
Пришел в себя он уже в госпитале на операционном столе, когда ему вводили в полость живота дренажные трубки. Ему повезло: внутренности оказались целы. Осколок лихо резанул ему поперек живот, по счастливой случайности не задев внутренних органов. Андрей лежал под капельницей совершенно обнаженный, «в чем мать родила», и чувствовал себя, явно, не в «своей тарелке». Вокруг сновали и возились с ним две молоденькие медсестры, одна светленькая с длинными волосами, другая — темненькая с короткой стрижкой и курносым носиком в зеленой операционной пижаме.
— Прикройте парня, а то замерзнет! Вон, уже гусиной кожей покрылся! Нечего, мужскими прелестями любоваться, бестыжие! Налюбуетесь еще! — прикрикнул на них седоватый хирург в очках, моя руки под
