свои ручные часы. — Надеюсь, ты проводишь меня, Лева?
Она пошла было к вешалке, чтобы взять свое пальто, но он схватил её и грубо притянул к себе.
«Сама пришла, не отпускать же теперь. Дураком назовут…»— мелькнуло у него в голове.
— Левка, пусти, ты разорвешь мне платье! — тихо, но угрожающе предупредила Тамара. — Это свинством называется…
Она сделала попытку высвободиться, но он, отбросив пальто на спинку стула, еще крепче обнял девушку, намереваясь увлечь её в глубь комнаты. И тут ему почудилось вдруг, что она больше не сопротивляется, безвольно уступает его желаниям, и он ослабил объятия.
— Вот так-то лучше, — самодовольно проговорил Белочкин.
— Лучше, — как эхо, отозвалась Тамара и в то же мгновение царапнула ему лицо своими загрубелыми от станочной эмульсии ногтями.
Он отскочил от неё как ужаленный, зажав щеку одной рукой, а другой шаря по карманам брюк в поисках носового платка.
— Ненормальная!.. Ты же поцарапала всего… Мне на работу завтра…
— Вот и хорошо, с отметиной. А подойдешь, еще добавлю! — посулила Тамара, тяжело переводя дыхание.
Поспешно схватив пальто, она встала к двери, держась за скобку. Уже половина первого: неужели так и не проводит, хотя бы до трамвая?
— Не пойду, — наотрез отказался Белочкин, подчеркнуто ожидая, когда уйдет Тамара.
Он по-прежнему стоял в глубине комнаты, не шутя напуганный её посулами поцарапать еще. Щека саднила и горела, нужно было смазать иодом, до крови расцарапала. Длинная красная полоска отпечаталась на платке, как на промакательной бумаге.
Лева не переносил вида крови, и сейчас у него даже кружилась голова. Исключительно из чувства страха, как бы она снова не набросилась на него со своими ногтями, он не решался поторопить Тамару, чтобы она скореё убиралась вон.
Но вот она ушла, громко хлопнув дверью его комнаты и оставив настежь входную. Повременив несколько, пока утихли её шаги на лестнице, Белочкин выскочил в переднюю запереть за незваной гостьей дверь. Хорошо еще, в квартире все спали!
Разглядывая свое лицо в зеркало (завтра придется притвориться больным), Лева представил, как все случилось. Если рассказать это в третьем лице, — очень пикантный анекдотец получится. В общем, молодцом вела себя девица, ничего не скажешь!
«Сделаю ей чертежи — и все улажу», — неожиданно для себя решил Белочкин, невольно проникаясь уважением к Тамаре.
Возвращаясь в пустом, очевидно последнем трамвае от Белочкина, Тамара грезила наяву, как она отомстит Леве за это унижение. Столбцы фельетона «Комсомольской правды» так и мелькали перед нею: «Разложившийся интеллигент», «Аморальный поступок». Честная, высоконравственная стахановка завода»— вот достойные названия такого фельетона. А там, глядишь, начнут приходить в её адрес письма со всех концов страны от незнакомых, но сочувствующих ей людей со словами дружбы и привета. Затем газета опубликует выдержки из писем, и имя Тамары Комовой — московской комсомолки с незапятнанной честью — станет широко известным!
Тамара с удовольствием посмотрела на свое отображение в темном окне трамвая, надменно приподняв брови. Такой вот, независимой, безучастной, она пройдет в последний раз по цеху к станкам, чтобы сдать их новому, еще не опытному бригадиру-наладчику. Кончилась её работа в цехе, и хотя начальник не отпускает, но общественность требует, да и нет целесообразности держать на станках такого опытного товарища. И вот она в комитете завода, вскоре секретарь комитета комсомола завода, а там выше и выше… С завода приходят к ней в обком комсомола просить о чем-то, и она рассеянно взглянув на когда- то знакомые лица, держит себя беспристрастно и просто. Еще бы, работник комсомола в областном масштабе!
…Белочкин осаждает её телефонными звонками, дежурит у подъезда, но она непреклонна.
Сойдя с трамвая, Тамара с горечью почувствовала, как далеки её мечты от действительности, что вот приходится идти одной в такой поздний час, и пожилая кондукторша через очки посмотрела на неё с обидной жалостью
«Только бы не встретить кого из знакомых! — думала Тамара, держась от света ближе к домам с тускло поблескивающими стеклами. — Будет, обязательно будет и на моей улице праздник».
Глава 14
— Через несколько дней у министра совещание стахановцев Москвы. Твой, Варя, доклад стоит, готовиться надо, — сказал Лукьянов Варе Ждановой, встретив её в цехе. — Напиши давай, утверждать будем. Тебе что не ясно?
Было все ясно. Но доклад у члена правительства! Может быть, не так уж много они сделали, чтобы этим интересовались в министерствах. И все же Варя с удивлении отметила, что она не испугалась, и это обрадовало её. Робость ей всегда мешала работать во всю силу. Теперь и это препятствие позади.
— Варя, послушай, давай договоримся, — продолжал Лукьянов. — Помнишь выступление Бориса Шарова тогда на собрании? Тебя на передний край выдвинули, за тобой другие пойдут. Скромность украшает человека, только не нужно за неё от ответственности прятаться. Ты сейчас не просто стахановка нашего цеха, ты стахановка, по которой равняются рабочие всего завода.
— Так уж и равняются, — застенчиво улыбаясь, проговорила Варя.
В этот вечер Варя ходила по улице и думала о бригаде. Она поняла так, что министр в первую очередь станет расспрашивать о членах её бригады. Сима, Лизочка, Ирина вставали перед Варей. Она вспомнила, как приглашала их в бригаду, первый день работы и потом жалобный, тоскливый крик поломанного Ириной станка. Вспомнила, как торжествовала Тамара над их бедой.
«Расскажу все: и о походе в Музей Ленина, и про дружбу в бригаде — без этого не понятно будет, почему мы раньше других стали лучше работать».
Из первого телефона-автомата она позвонила Никите Степановичу:
— К докладу готова. Нет, еще не написала, но готова.
Выходя с совещания у министра, когда волнение несколько спало, Варя заметила, что большинство стахановцев Москвы — молодежь, и если бы сюда, например, гармошку, то, наверно, затанцевали бы: так радостны и возбуждены были их лица. А вот с трибуны она видела перед собой внимательные, строгие глаза и приняла их всех за пожилых людей.
В фойе Варю все время останавливали, давали адреса, просили разрешения навестить её в цехе.
— В любое время: днем, ночью, — говорила Сима. — Ирина, напиши заводской коммутатор! — командовала она
Лизочка, собрав целую толпу слушателей, рассказывала о письме в будущеё. Варя подумала: «Засмеют, за шутку примут». Но никто не смеялся, а высокий кудрявый парень с родинкой на щеке сказал восторженно:
— Вот это здорово! Разрешите украсть вашу идею?
На улице к ним наконец пробились Титов с Никитой Степановичем.
— Ну-с, именинники, пешком или на машине? — спросил Лукьянов. — Наверно, на машине: тяжело тащить на себе столько впечатлений.
— А вот и не отгадали, — возразила Варя, а про себя подумала: «Титов не зовет, не поеду!»— Пешком, и только со своей бригадой. Пошли, девушки!
Они свернули в какой-то незнакомый пустынный переулок, и каблучки их громко застучали по асфальту.
После оживленного яркого зала, множества людей стало всем грустно. Варя видела, что девушкам хотелось проехаться на машине, но они уступили ей, как будто догадываясь о её мыслях. Так они шли молча несколько минут, каждая думая о своем. Варя уже начинала жалеть, что погорячилась, но скоро забыла об
