воздействия.
— Ой, пустите, платье измяли!.. Трое на одну, нечестно! — пищала Сима, барахтаясь на диване под тяжестью павалившихся на неё подруг.
Юрка не принимал участие в общей свалке, а прыгал на одном месте и визжал от восторга. В эту минуту соседка приоткрыла дверь в комнату, любопытствуя узнать, что происходит у Ирины.
— На улице, гляньте-ка народ под вашим окном собирается. Форточку хотя бы закрыли.
Ирина махнула на неё рукой: «Не мешай, мол!»— но форточку закрыла и велела сыну замолчать.
Тень раздумья легла вдруг на её лицо. Она молча, встревоженная чем-то, посмотрела на подруг. Варя следила за нею исподтишка, подмигивая девушкам.
— Переживает наша Ирочка! А я знаю, какая муха укусила её, — шепнула она им.
— Так что же, Ирина, давай выкладывай на бочку, как говорят, свои сомнения, — с ласковой насмешливостью попросила Варя — Тут все свои, стесняться некого… Правда, Симок?
— Ах, да отдубасить её для назидания другим, вот и весь разговор! — запальчиво воскликнула Сима, но тут же осеклась, увидев насупленное личико Юрки. — Ну, ну, малыш, мы шутим….
Ирина прижала к себе сына и, наклоняя к нему свою черноволосую, с прямым загорелым пробором набоку голову, спросила:
— Ты не знаешь, Юрочка, почему все эти деньги истратили именно на нас с тобой? — И, подняв голову, адресуясь уже прямо к Варе, добавила — Нельзя так, я не согласна. Нужно по справедливости разделить деньги на всех. А я стала бы выплачивать вам ваши доли.
Возгласы неудовольствия, негодования и возмущения так и посыпались на голову Ирины. Сима, размахивая руками, взывала к её совести, приглашая Юрку рассудить их, а Лизочка, надрываясь, кричала, что она больше не казначей, раз предъявлен ей вотум недоверия, и она теперь ни за что не отвечает.
— Вот что, разлюбезные мои, позвольте мне сказать, — вступилась Варя, требуя внимания. — Ира, ты особенно слушай, тебя касается: пианино мы купили тебе по двум причинам. Первая: Юрке в детсаду, сама знаешь, пророчат музыкальную будущность. Вторая: все участники нашего добровольного фонда высказались за то, чтобы этот выигрыш истратить на тебя. Следующий, — кто его знает, может, он окажется в пятьдесят тысяч и болеё, — уже баста, как скажет Сима, не жди! Все, прения закрыты, — повелительным жестом закончила свою речь Варя.
Ей долго аплодировали, и Ирина в том числе, предварительно расцеловав всех по очереди.
— Хорошие вы мои! Ну как бы я жила без вас?! — твердила она.
— Друзья, будем считать, что с сентиментами покончено, — потребовала Сима. И вдруг воскликнула — Удивляюсь, девочки, почему это мне с вами всегда весело и приятно? Люблю вас, верно, чертей полосатых… Варя, не сердись, это я не по поводу твоего полосатого платья… Ну, да ладно, — частила Сима, несколько застеснявшись своих «никому не нужных нежностей'. — А сейчас я открываю танцы доупаду. Ангажируйте друг друга, прошу? — щегольнула Сима иностранным словцом, пускаясь в пляс.
Стараясь ни в чем не отставать от Симиных залихватских коленец, заплясали и Лизочка с Варей.
— Ставь пробу, Ирочка, просим! — кричали они хозяйке дома.
Ирина, слывшая в бригаде пианисткой за те свои две песенки, разученные когда-то на рояле в Доме пионеров вопреки запретам сердитой уборщицы, торжественно села за инструмент.
запела она под собственный аккомпанемент и так уморительно, не вставая со стула, принялась плясать сидя, что все покатывались со смеху. Затем она сорвалась с табуретки и, подбоченясь, пошла по комнате, помахивая платочком. Варя и девушки присели на диван, подобрав ноги, чтобы было где разойтись плясунье, хлопали ей в такт.
В белой шелковой кофточке и бордовой юбке, с живописно растрепавшимися черными кудрями Ирина впервые плясала перед девушками.
«Оживает наша Ирочка и похорошела как на даче», — думала Варя, с трудом вызывая в памяти вид прежней Ирины, со впалыми щеками и тусклым, усталым взглядом, который однажды так испугал её.
Ирина теперь многим нравилась, и за ней не прочь были поухаживать, но она упорно отвергала всех. Только один человек нравился Ирине; но он был женатый, и счастливый семьянин — их начальник цеха, Лобов Виктор Георгиевич.
— Ах, ну тогда пусть хотя бы похожий на него! — проговорилась как-то в пылу откровенности Ирина, впрочем поспешив повернуть все это в шутку. — И отец Юрке он, наверное, был бы хороший — вот что самое важное! — досказала она уже совершенно серьезно,
«Да, — тоскливо подумала Варя, — у Иры все это куда сложнеё, чем у нас, у девушек. У неё сын растет…»
В первый воскресный день после начала занятий в техникуме Варя устроила для первокурсниц, Ирины и Симы, чай с пирогами.
Лизочка привела с собой Колю, единственного кавалера на всю их девичью бригаду, и без конца, никого не стесняясь, «воспитывала» его: то бедный на речь не туда сел, то почему он вдруг нахмурился, когда он весело и она рядом с ним… Субботин не сердился на «полезные» замечания Лизы, а только озоровал да посмеивался, веселя всех. Придирчивая любовь Лизочки, которая, он знал это в глубине души, считала его самым умным, самым лучшим человеком на свете, подняла Колю в собственных глазах. Он жил, работал и учился в полный размах своих сил и способностей. Он верил в себя. И даже Варя временами думала теперь, что вот в такого Колю она, пожалуй, тоже могла бы влюбиться! До чего же хорошо, просто и ясно сложилась у них любовь с Лизочкой, совсем не так, как у неё с Титовым.
Угощая подруг, Варя сожалела в душе, почему она не разрешила Ивану прийти к ним сегодня. Неужели Тамарки Комовой побоялась, оберегая его от лишней встречи с нею? Выходит, побоялась, — ведь Тамара как будто преследует его в последнеё время; от неё не спрячешься: где Титов, там и она со своими вечными намеками на что-то бывшеё между ними… А Иван словно не слышит и не видит, что происходит. Так недолго и возненавидеть его.
… А Титов в это время ходил по заводскому двору с Лобовым и говорил с ним о насущных нуждах в строительстве потока. В этом строительстве была одна очень уязвимая сторона дела: поток строили не на каких-нибудь опытных станках, а сразу на рабочих, выполняющих план цеха. И вот процент выполнения сразу резко упал, а с ним понизился и заработок рабочих.
— Лобов молчал, ни словом не упрекнул Титова. Он понимал, что на первом этапе освоения потока, как и в любом начинании, не избежать трудностей, потерь. С рабочими же, утратившими свой привычный заработок, было сложнеё.
Избегая начальника отделения Титова, они шли с заявлениями о переводе их на другой участок прямо к Лобову. У Лобова за три последних дня распух от заявлений нагрудный карман пиджака, а он, предпочитая всегда решать такие вопросы сразу, не знал, как поступить в этом случае. Необходимо было посоветоваться с Иваном, но Лобову по-дружески было жалко огорчать его.
Тогда он пошел к Лукьянову н молча выложил перед ним заявления.
Бегло просмотрев некоторые из них, Никита Степанович задумался.
— Вот что, Виктор Георгиевич, давай собери этих летунов и попробуем воздействовать на них. В конце концов тут дело в двух-трех месяцах. Потом станут проситься — не возьмем!
— Конечно, не возьмем!
— Не послушают, уйдут, ну — вольному воля, — продолжал Никита Степанович. — Можно и перевести. Я думаю так: ни один человек с комсомольской дачи не откажется встать на поток, а тех тогда — на их станки.
Лобов ожил: ему не приходило в голову такое простое решение: значит, на потоке будут работать одни энтузиасты. Лучшего желать нельзя!
Оставалось только пожать руку Любову. Иван знал, что это не обошлось без его участия.
— Да брось, Ванюшка, свои люди — сочтемся, — засмеялся Лобов, довольный лаской сурового
