всей силой стукнул ножом по банке. У Вари дрогнули брови.
— Сумасшедший! — сказала она с укором. — Ну кто так делает?! Не прячь: вижу, обрезал…
Она нашла под, бинт и перевязала ему руку. Иван с нескрываемым удовольствием отдался её заботам. Она пили чай, сидя за столом друг против друга, впервые в непривычной для них домашней обстановке.
— Теперь скоро всегда будем вместе, — сказал Иван, понимая без слов, о чем сейчас может думать Варя. — Я не говорил тебе, что мне дают комнату… Ты не возражаешь?.. — Он не докончил фразы, опять помешало волнение.
Варя сдержала улыбку.
— Возражать против комнаты? — переспросила она несколько врастяжку, со скрытым лукавством и, словно прислушиваясь к чему-то, немного наклонила набок голову, — жест, бесконечно нравящийся в ней Ивану, — Нет, конечно, не возражаю.
— Я не о комнате, Варенька. Я о том, чтобы быть нам всегда вместе… — перебил он её тихим голосом ч вдруг, собрав всю свою решимость, с какой-то незнакомой, отчаянной улыбкой полушепотом выпалил ей —
Мне все не верится, что ты меня любишь.
Счастливым румянцем окрасились щеки Вари, а взгляд, обращенный на Титова, засветился нежностью. Варя молчала, тронутая силой его любви и сомнений, которые не так давно мучили и её тоже. Сейчас в комнате Ивана, где висел на стене её портрет и лежали её ботинки с коньками, которые он брал точить, — все говорило о том, что она незримо жила с ним тут, и он думал о ней, может быть, каждую минуту.
«Глупые мы с ним оба, вот что!»— размышляла Варя, мысленно обещая впредь никогда не давать волн своим ревнивым чувствам.
— Вот уж не знала, Ваня, что полюбила Фому-неверующего, — проговорила она с улыбкой и поспешила пригнуться за спинку рядом стоящего стула. — Ой, ой, спасайся кто может!
Титов подскочил к Варе, схватил её за руки, притянул к себе, подняв со стула, и стал пылко целовать лицо и волосы.
Варя не отстранялась от его ласк, но когда он поцеловал её в губы, затем слегка отодвинулся, вопросительно всматриваясь в её особенно прекрасное сейчас лицо, она улыбнулась ему невеселой, тревожной улыбкой.
— Ты боишься меня? — спросил он с бесконечной нежностью и восхищением, прозвучавшим в его голосе.
Варя, не отвечая, стремительно прижалась головой к его плечу. Он тихонько засмеялся и прильнул щекой к её светлому затылку, от которого шел тонкий, чуть уловимый аромат ржаного свежего хлеба. Теперь он знал, как пахли её волосы.
— Пойдем, Ваня, погуляем лучше, — пробормотала она, делая попытку высвободить свою голову.
Иван не сразу отпустил её; он взял её голову в обе руки, бережно поцеловал в глаза.
— Теперь пойдем, если хочешь, — покорно согласился он и, в свою очередь, предложил — Давай на коньках покатаемся?
И вот они, оживленно переговариваясь, шли на тот самый заводской каток, где катались еще в довоенный год.
— А знаешь, Варенька, я ведь и тогда был уже влюблен в тебя, — говорил Иван, вполне серьезно веря, что так оно и было на самом деле.
Он часто в минуты раздумий о Варе возвращался к этой понравившейся ему мысли, убеждаясь в ней все болеё и болеё. Всю его жизнь Варя была с ним, так думалось теперь влюбленному Титову.
Варя засмеялась звонким, переливчатым смехом: так она стала смеяться недавно, в пору счастливой своей любви.
— Никогда не поверю, что можно было влюбиться в мои школьные косички, — не соглашалась она. — Мне припоминается другое…
Варя пристально посмотрела на Титова лукавыми, смеющимися глазами. Он сразу смутился и запротестовал:
— Нет, нет!
— А я говорю: да! Ты провожал в те времена с катка черненькую, низкого роста девушку. Как сейчас её вижу. Кто была она!
— Не помню, совершенно не помню! Вероятно, вместе учились в техникуме. А возможно, это Пина, жена нашего Виктора Георгиевича.
— Значит и ты за ней ухаживал?
— Что ты! Никогда! Просто Виктор не ходил на каток, а она ходила, и он поручал мне провожать её.
Падали снежинки, крупные, но редкие, потом все гуще и гуще и вдруг припустились сплошной завесой, совсем как летом торопливый дождь. Вард сняла перчатку и подставила ладонь, ловя эти серебристо-пушистые, будто только что распустившиеся почки вербы, невесомые пушинки снега. Они тут же таяли на руке, а Варя смеялась, сама не зная чему, просто так, от избытка радости, что вот идет она с Иваном Титовым, и он робко и преданно заглядывает ей в лицо, чувствуя себя немного виноватым за ту черноволосую маленькую девушку, которую он когда-то провожал с катка.
«Смешной он, право. Вот уж не ожидала!» — думала она.
Варя протянула Ивану озябшую без перчатки руку, и он с жаром трижды поцеловал её, потом стал отогревать в своих руках.
Снегопад кончился, как и начался, постепенно: отдельные снежинки, различимые лишь на свету вокруг фонарей, долго кружились в воздухе, медленно оседая на землю.
На катке, где было ярко, как при солнце, раздавалась музыка, и даже самые надоевшие, заигранные пластинки звучали тут свежо и по-новому волнующе. В раздевалке Иван помог Варе зашнуровать башмаки, присев на корточки. Ои не спешил, а Варя смущенно сердилась.
— Пусти, Ваня, пожалуйста, я лучше сама, — говорила она, но в то же время испытывала горделивое чувство, видя его у своих ног.
На катке их окликнул Борис Шаров, лихо затормозив перед Варей.
Приземистая, плотная фигура Титова выглядела весьма тяжеловесной рядом с сухощавым, гибким, точно лоза, Шаровым, и он сразу же на втором кругу отстал от Бориса.
— Варюша, прошу, составьте компанию! — пригласил Шаров девушку, галантно ей кланяясь.
Варя, не колеблясь, с заметным удовольствием вложила свои руки в его.
Иван отъехал в сторону, сел на скамейку; это было последнеё, что могла увидеть Варя. Затем все: припорешенные снегом елки, высокий резной забор, гирлянды цветных лампочек, люди на коньках и просто «глазеющая» публика — все слилось в непрерывный мелькающий обруч света. А они неслись и неслись навстречу ему, едва скользя коньками по льду, и посторонним казалось, что это не стоит им никаких усилий.
— Да с вами, Варя, можно рекорд поставить, — сказал девушке Борис, едва они, запыхавшиеся, подъехали к одиноко сидящему Титову. — Нужно лишь потренироваться как следует.
— Извини нас, Боря, нам пора, — отвечала ему Варя и взяла Ивана под руку, догадываясь, что творится сейчас в его душе.
Он вряд ли когда-нибудь сказал бы сам Варе о своей ревности к Шарову, но Варя так ласково его спросила, что Титов не вытерпел, признался глуховатым голосом, неуклюже посмеиваясь над собой:
— Черт его знает, что такое, Варенька!.. Стыдно вспоминать…
— Нет, нет, говори! — настояла она, притрагиваясь к его руке.
— Ну ладно, так и быть, послушай исповедь безумного, дурака влюбленного. На третьем круге я уже сомневался, не увлеклась ли ты Шаровым — таким чудесным конькобежцем. Сомневался, однако терпел. На пятом мне представлялось все конченным. Не смейся, Варя! Каково мне было? Мне уже мерещилась твоя свадьба с Борисом, его счастливое лицо и я сам в качестве унылого гостя… И вдруг! Бедный Шаров, как ты его здорово огорошила этим множественным «нам»! Что-то он теперь станет думать о нас?..
— А ничего: поймет, что мы вместе.
