Когда он надел на маму рубашку, она прижалась к нему и прошептала, что ей рюшечки гладила только ее покойная бабушка, а уже даже ее мама считала, что достаточно того, что белье чистое. «Нагладить финтифлюшки всякие у меня жизни нет», – говорила она.
– И у меня не было, – сказала мама, обхватив его руками и не отпуская. – А у тебя, получается, есть.
– Я принес лекарства, тебе надо выпить.
– Ты ходил в аптеку? А где взял деньги?
– У тебя в сумочке.
Как она встрепенулась! Мальчик, зная состояние матери, мог сравнить это с прыганием курицы, которой только что отрубили голову. Курица еще не знает про это и безумно скачет всем всполошенным телом, потому что информация о ногах осталась там, в лежащей в отдалении голове. А энергия и жажда жизни, получается, – в туловище. Мальчик видел это один раз, в детстве, когда они ездили на теплоходе и выходили на остановках изучать жизнь и природу. Относилась ли курица к жизни или природе?
– Дай немедленно сумочку, – полукричит мама, и глаза у нее круглые и безумные.
Он боялся, что она обнаружит пустой конверт, но, видимо, маме хватило его присутствия в сумке, она достала мелочь и отдала мальчику: «Купишь хлеба!» Громко, как всегда, защелкнула замок, но в руки сумку ему не отдала, положила рядом с собой.
«Она даже не пересчитала деньги, – подумал он. – Вернее, она даже не увидела, что он пуст. Ну да… Ну да. Конверт же на месте. А я выше подозрений».
Почему-то это заключение не принесло ему удовлетворения. «Выше подозрений» было сродни «слабак» и «теха». Недавно «выше подозрений» назвали его отца.
Приходила мамина сестра, у которой вода в жопе не держится (мамины слова). Она сказала маме:
– Ты очень запущенная женщина. Тебе уже можно дать пятьдесят, а то и больше.
– Ну дай! Дай! – кричала мама. – Может, я и прожила все сто! Откуда тебе знать!
– Не преувеличивай. Ничего ты не прожила! – отвечала сестра. – У тебя все в жизни в порядке. Вот если б благоверный твой положил на сторону глаз, ты бы встрепенулась.
Но они все, и он, мальчик, тоже, стали так хохотать, ибо представить папу с глазом на стороне было невозможно. «Никому он, кроме меня, не нужен, а потому выше подозрений», – говорила мама. И мальчик с этим соглашался. Папа – не добыча, чтоб на него ставить силки. Папа – овощ в огороде. Мама тоже овощ. В общем, жаль их, дураков. Почему же тогда от этой грустной мысли пришло к нему успокоение?
С одной стороны, люди – овощи, но ведь овощи в своем огороде. Собственность. И он их овощная собственность, поэтому никаких потрясений от него не ждалось. «В лунку его, в лунку!» – закон жизни.
«Надо забрать у нее сумочку, – подумал мальчик. – Когда она уснет».
Сейчас его больше занимала собака.
И он пошел к ветеринарке и сказал, что боится за собаку, привести ее нельзя, она лежит на боку, а денег у него нет. Все ушло на лекарство.
– И куртка, – сказала врач. – Я ходила в аптеку, мне рассказали. Подожди меня. Я пойду с тобой.
– Я потом отдам, – бормотал он всю дорогу. – Приедет отец…
– И выгонит тебя с собакой.
– Нет. Он не выгонит. Это мама могла бы. Но у нее нет сил. Она сама в лежку, как и Дина. И тошнило их обеих.
Дина лежала так же. Мама уснула, и он тихонько забрал у нее сумочку. Врач увидела и чистое одеяло, и детский плащик. Она была несентиментальная женщина и вековечный спор, кто лучше – звери или люди, давно решила в пользу зверей. Людей она не любила по двум причинам – за жестокость и отсутствие ума. Она отказывала в нем двуногим практически всем, без исключения. Хотя список исключения у нее был. Коротенький, на несколько персон. Мог ли думать мальчик, что сейчас вписан в этот список сразу после Джой Адамсон, о которой мальчик слыхом не слыхивал и которую уже давно съели животные, которых хрупкая женщина почитала выше людей. А ведь при другом раскладе мыслей могла быть жива. Так что спор «за» и «против» до сих пор ответа не имеет, но мальчик получает с этого спора навар в виде бесплатного укола, даже двух, бездомной Дине, лежащей на крыльце с полным безразличием ко всему происходящему.
– Посмотрим, – сказала ветеринарка. – Конечно, нужен бы рентген. Может, у нее внутри уже полная смерть, а мы в нее тычем. Но глаз у нее живой. Он еще в ареале жизни.
Она ушла, не спросив, когда он принесет деньги, а наоборот, сказав, что завтра заглянет сама.
Жалососущий дядя дремал на диванчике, положив ноги на стул. На лице его вздымалась вверх-вниз, вверх-вниз, западая в открытый рот, половинка ее кофточки. В месте рта она была заслюнявлена.
Гнев, отвращение, желание искорежить это отвратительное мужское мироустройство накрыли ее с головой. Бог не дал ей винчестера и бластера, а дьявол, находясь всегда ближе к осуществлению наших низменных желаний, обратил ее внимание на чайник, что стоял на столе. Он был еще горячий: видимо, дядя разомлел после чаепития.
Девочка схватила ручку и ловко попала струей в это самое место смыкания ног, где клубочком свернулось нечто, делающее людей скотами и сволочами. Конечно, он вскочил и заорал. Он не кинулся на девочку, а стал с криком снимать штаны. Девочка бросила чайник на пол и ушла из дома.
– Где у вас аптечка? – кричал дядя.
– Где… Где… – бормотала она, уходя. – У тебя на бороде.
Она была абсолютно спокойна. Если он на нее пожалуется, она скажет, что он к ней приставал. Пожалуйста вам, две половинки кофточки. Она не хотела думать о будущем скандале, чему быть – того не
