Мать мечется, ищет сумочку, щелкает замком.
– У меня всего триста рублей. А он сказал: нужно много. Надо попросить у кого-нибудь взаймы.
Мать выскакивает из дачи и бежит к соседям. Потом бежит к другим. Девочка видит, как мечется она от одних к другим. Через десять минут возвращается пустая.
– Какие все сволочи! – шипит она. – Ни у кого, говорят, нету!
Девочка молчит. Она ни на кого не обижается. Мать никогда никому не давала взаймы ни копейки. Это был ее принцип.
– Я знаю, у кого есть деньги, – говорит мать. – У этих. – Она кивает на дачу напротив. Приезжал мужчина, который их перевозил, давал парню деньги. Позови его, а?
– Ты спятила! – кричит девочка. – Как можно у них сейчас брать деньги! Мать больная, собака больная. А если похороны? Гроб, то да се…
– Ты права, – соглашается мать и идет в дачу. Там она лезет в шкаф и достает оттуда пол-литровую банку с пуговицами, нитками и иголками. В ней же коробочка для скрепок. Мать вытаскивает из нее плотно спеленутые резиночками деньги. Девочка потрясена. Мать берет одну такую спеленутую куколку и кладет в сумочку, но, видя, что девочка наблюдает за ней, кладет в сумочку всю коробочку от скрепок. «Чтоб потом перепрятать», – думает девочка. Она ненавидит мать за суетливый бег Христа ради от дачи к даче, когда деньги спокойненько лежали себе в известном месте. Мать готова была отнять у больных и умирающих, мать поедом ела ее за мобильник, а куча денег спала себе в коробочке. Жаль, что мать унесла ее с собой, она бы их посчитала непременно. Оставшись одна, девочка подумала, что история с дядей закончилась, считай, ничем, и ей теперь не надо предъявлять свой пакет с уликами. Хотя… Еще неизвестно… Пусть ждет пакет своего часа. Мать вернулась уже вечером. Она сказала, что дядя получил «неудобную травму», но без далеко идущих последствий. («Жаль», – подумала девочка.) Мать уговорила «скорую», чтоб за живые деньги довезли его до Москвы.
– А что он обжег? – на голубом глазу спросила девочка.
– Между ног, – ответила мать. – И слегка пенис. Какое-то время писать будет больно.
– Потерпит, – сказала девочка.
– У тебя странные реакции. Ты принимаешь близко к сердцу эту чужую женщину, приблудную собаку, а родного дядю тебе как бы не жалко?
– Я его не люблю, – громко говорит девочка. – Даже больше – ненавижу…
– Это что-то новое в нашей жизни. С чего это вдруг? Что он сделал тебе плохого, кроме того, что вовремя спас от осы?
– Ничего, – пробормотала девочка.
– Стыдно! – закричала мать. – Он мой брат. С этим ты могла бы считаться… Этот парнишка, – никогда не знала, как его зовут, – оказывается, продал куртку, чтобы купить матери лекарство, ты наверняка на такое не способна.
– Но у нас же полно денег!
– У всех полно денег! – заорала мать. – Ты думаешь, у них нет? – Мать кивнула на дачу напротив. – Теперь учителя хорошую отметку просто так не поставят. На все такса.
– Ты за меня платила? – завизжала девочка, – платила?!
– Ты и так способная, – уже спокойно сказала мать, – и не верещи на весь двор. Просто взрослей и знай: такое есть тоже. Посмотри: никому не платят, а все в мехах. Все бедные, а буженину берут не ломтиками, а кусками. Но друг для друга – все бедные. И никто никому копейки не даст. У всех последние три рубля.
– Ты сама такая, – сказала девочка.
– Такая! А почему мне быть другой? Не хочу и не буду! Какие правила – такая и жизнь. Я заплатила за перевязку брата, отправила в Москву, и он мне теперь должен. А как же! Обещал вернуть через месяц. А отцу не скажу. Это моя заначка. А у него своя, думает, что я не знаю.
– Почему вы не разойдетесь? – спросила девочка. – Ты бы замуж могла выйти. Сама же говоришь, ноги длинные.
– От одного мужа впечатлений на несколько жизней.
– Ты веришь в другие жизни?
– Если бы их не было, люди давно бы кончились. Жизнь – сплошной безвыход. А те, которые в ней выходом обманывают, самые главные сволочи и есть. Нет… Где-то в другом месте – не на Земле – мы отдохнем, подзаправимся и возвратимся снова к оставленной блевотине. Этот круговорот дерьма в природе для чего-то нужен. – В глазах у матери ненависть острая, как отбитое бутылочное горлышко от шампанского. Как-то рвануло в руках у отца. Ощерившееся остряками, оно всех парализовало. Она тогда закричала и получила подзатыльник от матери. «Ты что, истеричка?»
«Как она может жить с такими мыслями, – думает девочка, – если не видит ничего хорошего?»
– Нет, – говорит девочка, – мир устроен не так. Хочешь, скажу как?
– Не хочу, – кричит мать. – Мне неинтересны чужие миражи.
– Это из-за папы? – спрашивает девочка.
– Ха-ха! – нервно смеется мать. – Много чести. – Но вдруг садится на стул и начинает плакать. Слезы бегут безостановочно, без капель, один нескончаемый поток.
Девочка идет к ней со страхом. Она не знает, как поступит мать. Может, полоснет ее мысленным горлышком или скажет какую гадость. Но мать, оказывается, маленькая, она помещается в руках девочки, а волосы матери пахнут уксусом, которым она их полощет. Девочка думает, как все точно – уксус. Именно уксус должен идти от маминой головы. Запахни мама чем-нибудь сладким, ванилью например, куда бы делся этот поток слез? Нет, все правильно: мама и уксус. Но мать уже сморкается, уже отталкивает дочерины
