Она была суха и стара, майор медицинской службы. Но обслуживала себя сама. В крохотной квартирке ее было опрятно, на подоконнике вовсю цвели разные цветы.
– Из-за них поменялась на первый этаж, – сказала она, – на первом всегда хватает напора воды.
Я спросила ее про внука. Фаля отогнула угол скатерти и достала фотографию, запаянную в целлофан. Она что, всегда держит ее на столе или специально для меня положила, чтоб не искать долго? Я надела очки и повернулась к свету.
На меня смотрел Митя.
– О Господи! – прошептала я. – О Господи!
– То-то! – ответила Фаля со странным удовлетворением. Она взяла у меня фотографию и сказала с иронией: – Родился, и все пошло по новой…
– Что пошло? – тихо спросила я.
– Все, – ответила Фаля. – Такая ядовитая оказалась генетика… – Она посмотрела на меня с легким отвращением. – Ты не знаешь, почему мне выпало любить их без памяти? Не знаешь, за что мне этот крест – любить то, что я ненавижу? А? Никто не знает… Этот, что на небесах, ставит на мне эксперимент?
– Да бросьте, Фаля! – говорю я. – Митя был чудный, его любить – счастье, а если у вас внук в него, так это ж такое везение. Для меня Митя…
– Ах! Ах! – воскликнула Фаля. – Ты-то тут при чем? Ты, что ли, за него замуж ходила? А пошла бы, может, еще и не то сказала бы…
– Сколько лет прошло! – рассердилась я. – Вы и второй раз замуж сходили, второго мужа похоронили.
И снова она посмотрела на меня не просто, а странно. Осуждала ли, что я приплела второго мужа? Или понуждала самой постичь эту ее странность – любить то, что ненавидишь? Но так не бывает, это чепуха, такого не может быть именно потому, что быть не может.
И в то же время я как бы сразу и признала: может быть, и так… Я стала искать в себе это же, даже глаза прикрыла, ныряя глубоко и испуганно, и не то чтобы узнала в лицо эту дикую помесь собственной любви-ненависти, а как бы почувствовала ее на вкус.
Я рассказала Фале, что была на могиле Любы и что когда-то, когда-то встречалась с ней.
– А! – сказала Фаля равнодушно. – А! Она была счастливая, она была сумасшедшая.
Нет, мне не хотелось с ней говорить о сумасшествии Любы. Хотя, конечно, вопрос, кто лучше – сумасшедший или убийца, – годился бы. И во мне даже что-то заколобродило, но я вовремя ударила себя в солнечное сплетение.
– Так что там у вас с внуком? – спрашиваю я.
– Он – Митя. Ты увидела это сама. А я уже никуда не гожусь, чтоб что-то изменить…
– Как это можно изменить? – засмеялась я. – Если внук похож на дедушку?
– С тобой трудно разговаривать, ты ничего не знаешь…
– Тогда расскажите, – сказала я.
– Твоя знакомая Люба была не просто безумная, она была дура… Единственная женщина, против которой я ничего не имела. Знаешь, наложилась война, благодарность за спасение Мити, то, что она сама отступилась без всякого…
– Со всяким, – сказала я. – Бабушка продала свое пальто.
– А я – военный трофей… Привезла из Германии хирургический инструментарий… Цены ему не было, а сбыла его за бесценок… Чтоб Люба купила корову. Она тогда и тронулась, увидела столько денег, а у нее их сроду не было… Никаких… Вообще… Я их ей на стол вывалила и говорю: выбирай – Митя или деньги. Она как закричит. И стала сметать их в подол. Потом, когда Митя нашел ее по новой, он уже от нее отказаться не мог из жалости… Ездил вроде тайком, а на самом деле у всех на виду. Народ на меня пальцем показывал: вон идет беременная дура, от которой муж бегает к ненормальной. Но у меня на Любу зла не было, а вот против Мити стало запекаться. Потом у него завелась инструкторша из райкома. Хромая по природе: нога у нее была короче. На высокой левой подошве ходила. Других я пропускаю – мелочи… Всех увечных на тело и на голову. Инструкторша же вонзилась в Митю всем, чем могла. Я устроила Мите бемс. Тогда он мне и сказал, что это у него не блядство, а глубочайшая жалость, до «сжимания сердца» к женщине, «которую Бог обделил».
– Так что мне? – кричала я ему. – Глаз себе выколоть, чтоб ты пристал к месту?
А он мне:
– Ничего тебе не надо, Фалечка! Ты войной битая… Это пуще…
Получалось, я проходила у него как инвалид войны.
Но мы тогда как бы и помирились. И я стала думать, что это есть такое. Может, извращение? Брать то, что хуже… Из жалости к этому худшему?..
И я простила ему райкомовку на толстой подошве, тем более ее взяли на какие-то партийные курсы в Москву. И знаешь, она после Мити очень хорошо вышла там замуж. Дурак мой радовался: «Она, – говорит, – ничем других женщин не хуже».
Знаешь, на чем я рухнула? На старухе, которая была старше его на двадцать лет. Такая великолепная бабка, из бывших аристократок. Манишки, лорнеты там всякие, пузо, прилипшее к позвоночнику, копытки в походке в сторону, как у балерины. Там не то что изъяна, там малюсенького брака не было. Только возраст… За пятьдесят… Ты вот сейчас в свои годы побежишь за мужиком, если он тебе кончик из штанов покажет? А они с Митей сразу нашли общий язык. Тут уже надо мной пошел общий смех. Именно надо мной, потому что ему все шло в масть… Его как все любили, так и любили. Ему все было можно, а я – дура, последняя в ряду. Вот тогда я и стала желать ему смерти.
