бы? Да никакие родственники резать бы покойников не дали.
– Я атеист, – сказал Емельянов, – но это мне в медицине не нравится категорически. Зачем лезть вовнутрь тела, если вопрос жизни уже закрыт?
Он посмотрел на Юрая строго, будто он, Юрай, главный анатом Земли и с его дурной головы творится это безобразие вторжения внутрь.
Юрай уходил, а старики дружно взялись за свои булавочки.
Где морг больницы, он знал. Там же надо было искать и прозекторскую.
В дверях стоял мордатый, отекший мужик и курил вонючую папиросу.
– Мне бы тутошнего специалиста, – сказал Юрай.
Мужик молчал. Он продолжал курить, и лицо его оставалось бесстрастным, будто не было ни человека, ни вопроса.
– Врача попросить можно? – громко повторил Юрай.
– Не ори! – тихо ответил мужик. – У нас место мертвое.
– Вы врач? – Юрай достал свое удостоверение с этими самыми большими золотыми буквами «Пресса». – Я хочу задать один вопрос.
– Задай, – ответил мужик, пренебрегая буквами.
– Но вы врач? – неправильно спросил Юрай, как бы выражая сомнение, что этот отекший и мордатый мог им быть.
Тот выплюнул папиросу, растер ее замызганным ботинком и ушел в дверь, просто категорически не желая видеть Юрая. В упор…
Юраю пришлось кинуться следом, хотя какой уж там может быть разговор у догоняющего, кроме как унизительно-просительный?
– Вы извините, просто сам я в вашем деле полный профан, мне нужна информация, понимаете, доподлинная информация по учебнику.
Мужик вошел в кабинетик, на котором от руки, прямо по филенке, было написано «Врачи».
– Ну говори, говори, – раздраженно разрешил этот врач не врач.
– Скажите… Меня интересует Рита Емельянова… Ну, помните? Смерть в поезде…
– Володька! – закричал мордатый. – Володька!
В комнату вошел почти мальчишка. Белобрысенький, с прыщиками на щеках. «Половой первоцвет» называл их физкультурник в школе и предлагал единственной способ «изгона из тела порченой крови при помощи пота труда».
– Чего? – спросил мальчик.
«Тут это должно подействовать», – подумал Юрай, снова предъявляя удостоверение, даже пытаясь придвинуть его поближе к прыщикам.
Все правильно. Парень покраснел и даже испугался. А чего спрашивается, не КГБ же пришло…
– А что случилось? – спросил он заранее виноватым голосом. И Юрай почему-то подумал, что тот шофер, который долбанул семью Алены, тоже был изначально перепуганный малый.
И что вообще их много бродит по нашему белому свету, парнишек, готовых к наказанию еще до совершения преступления. Такая порода. Тельцы на заклание. Перед ним сейчас чистый вариант породы, без примесей, от него бы и вести размножение, чтоб уж окончательно, навсегда у всех последующих выработать эту готовность к смерти ли, к муке, к «напоморде», к плевкам, унижению… Да мало ли? Но, увы! Кроме чистой породы, сколько нечистой? С добавком вроде отчаяния и нахальства – не ты ли, Юрай, сам такой?
– У вас проходила, – а как еще это выразить? – покойница Рита Емельянова. Я хотел бы посмотреть результат вскрытия.
Мордатый густо захохотал, и в глазах его плеснулось нескрываемое торжество.
– Вам надо к главврачу, – сказал врач Володька, и Юрай отметил про себя – парень уже сконцентрировался. Еще минута – и исчезнет из поля зрения телец на заклание, и еще неизвестно, кто появится.
– Главный мне не нужен, – твердо заявил Юрай. – Мне нужен тот, кто делал вскрытие. Кто видел все собственными глазами.
– Что видел? – снова растерялся парень, а мордатый снова захохотал.
– Причину смерти. Какова причина смерти, – Юрай напирал, давил голосом.
– Рак, – промямлил Володька, но потом вдруг закричал: – Не было вскрытия, не было! Документ был из Москвы. Там такое написано, что нечего и резать. Метастазы уже пошли по кишечнику и позвоночнику.
– Откуда справка? – спросил Юрай.
И тут Володька оказался на высоте. Он назвал точный адрес больницы, и подпись главного, и даже номер телефона.
– Я запомнил, – тихо сказал он.
– Молодец, клизма! – крикнул мордатый. – Хоть что-то сделал, как умные велят. – И он постучал себя по груди кулаком и уже не смеялся, а матерился грубо и длинно, без искусства, но с чувством.
Все было просто, как три рубля. Вскрытие должен был делать он, мордатый, ему сказали – не надо, напиши заключение на основании московской справки. Он им сказал: «Пишите сами».
– Я ничего такого не подумал, – говорил мордатый, – просто я эту команду блядунов ненавижу уже тысячу лет. Наш главный прокурор, эта старая партийная вошь Емельянов. Я просто не могу им подчиняться, так сказать, по определению. Не могу, и все! Ну а Володька, он дурак и шляпа. Он у главного давно на крючке, но это тебя не касается. Он и написал заключение. И я, я! – ему сказал: «Вызубри назубок авторов этой липы».
– Почему липы? – быстро спросил Юрай.
– Не дают такое на руки, – ответил врач. – Ни больному, ни близким. Это ж приговор. Я, конечно, допускаю, что мог быть такой, как он, – мордатый кивнул на Володьку, – засранец без понятия, мог наваракать правду, одну только правду. Но кто-то же подписывал? Кто печать шлепал? Значит, не подписывал и не шлепал, если ни на одном этапе никто не закричал: «Караул!» Значит, липа… Грубая, на дураков липа, сделанная как приглашение к самоубийству. Знаешь, если такое прочтешь – жить не станешь. Это точно. Но на ту сволочь, которая написала это и выдала, я бы хотел посмотреть, хотел.
– Не собиралась она умирать, – убежденно проговорил Юрай. – Я с ней в том поезде ехал. Даже намека, что была у врача, не было…
– К ним! К ним! К блядунам! – сказал мордатый. – Хотя что тут можно сделать? Эксгумацию? Сроду тут такого не было. А возникнет расследование – его, – он показал на Володьку, – сделают крайним.
– Ну прямо! – закричал Володька, и в голосе его были испуг и уже полная готовность к поражению. – Они же мне приказали!
– Приказ письменный надо было стребовать, – заметил мордатый. – В наше сволочное время на все требуется бумажка.
– Кстати, – сказал Юрай, – на эту самую бумажку из Москвы глянуть бы.
– Забрал, – тихо ответил Володька. – Отец.
– А он говорит, что у него нет, – сказал Юрай.
– Забрал, забрал, – неуверенно бормотал Володька. – Это точно. Почему я и зазубрил. Они приходили тогда все. Отец, главный врач, муж… Отец мне пожал руку. Главный взял бумажку и отдал отцу. Это точно. Отец еще захлюпал носом. Вот, говорит, что осталось от доченьки… Его еще зять обнял и заплакал. А главный сказал: «Пошли отсюда, пошли…»
Вечером Юрай звонил в дверь Севе Румянцеву. Первое, что подумал Юрай, войдя в квартиру, что, с точки зрения забубенного обывателя, смысла умирать у Риты не было. Трехкомнатная квартира (вот что значит папа – хозяин города) была оборудована по лучшим образцам лучших каталогов. В ней было все – от двухкамерного холодильника до псевдотравяных ковриков в уборной. Видимо, красота этих ковриков заставляла хозяев держать уборную открытой, иначе откуда бы Юрай это узнал?
– Ты извини меня, – сказал он Севе. – Вообще это не мое дело. Но ты не думал, что надо было бы провести эксгумацию?
– Господи, зачем? – испугался Сева.
