– Затхлостью, – ответила врач. – Выпейте кофе и идите на свежий воздух. Комнаты полагается проветривать.
Она ни черта не поняла в Юраевой болезни, эта врач, но совет дала абсолютно точный. В квартире его вовсю воняло сладкой химией.
Чтоб разглядеть отверстие в полу, пришлось отодвинуть диван и лечь на пол. Вот она, сердечная! Малюсенькая дырочка, из которой тоненько тянет сладкой вонью. Ах, как она оскорбилась, женщина-врач из «Скорой». «Мужчина должен пахнуть свежестью…» Ишь, чего захотела! А главное, откуда знаешь про такое, подруга? Где ты их нюхала, свежих мужчин? В каких-таких палестинах? Концом ножниц Юрай зацепил из дырочки пластмассовую трубочку от шариковой ручки. Как просто!
Сидя на полу, он вяло думал, что ни одна милиция факт простоты дырочки и трубочки в расчет не возьмет. Вот если бы он умер, а Леон взялся за дело, то дырочку оприходовали бы по всем милицейским правилам, а трубочку положили в стерильный пакетик. Но ты же живой… дурак! Живой! Получалось со всех сторон, что для дела справедливости Юраю лучше бы умереть, но именно это хорошо понимали и те, кто с ним играл в эти игры. Живой, но испуганный, живой, но порабленный… Вот он какой им нужен.
На слове «порабленный» – откуда это? – Юрай поднялся с пола и пошел на улицу.
На пенсионерской лавочке во дворе Юрай почти оклемался. Возвращаясь домой, он остановился этажом ниже. Во всех трех квартирах вовсю шли строительные работы. Пробивались новые двери, закладывались лишние окна. Его приняли за представителя заказчика, но он сказал, что жилец сверху.
– Тебе не повезло, – сказали ему работяги. – Мы тут надолго.
Никакой дырки на потолке он не увидел: потолок был раздет до самых перекрытий.
– Дух от вас идет, – пожаловался Юрай.
– Для духа еще рано, – ответили работяги. – Это когда начнем красить. А сейчас шум и пыль. Это – да.
Юрай поинтересовался, для кого эта стройка века.
Работяги не знали. Их дело объединить три квартиры в одну. Это теперь типовая работа. Богачи хотят жить как люди. Это раньше скрывали деньги, боялись огласки, а сейчас, если у тебя не два сортира, то какой ты к черту человек? И еще Юрай узнал, что на ночь стройка закрывается, но от честного человека – символически. Поэтому более-менее ценное – плиточку там, краску, то, се – прячут в кухню и ее уже запирают будь здоров. Без топора и лома не войти.
Юрай решил ждать ночи, но уже вечером вдруг понял: никто не придет. Раздался телефонный звонок, и когда Юрай ответил: «Алло!» – на том конце рассмеялись. И все. И больше ничего. Человеколюбивый пошел нынче убивец. Убьет – огорчается и плачет, не убьет – смеется и радуется.
Участковый врач, скорбно качая головой, выписала Юраю кучу лекарств, витаминов, дала бюллетень и посоветовала взять отпуск. Отпуск ему еще не полагался, «ходить по бюллетеню» в «наше время» вообще себе дороже. Пить же лекарства от газа-яда смешно, все равно что от гриппа смазывать ножку от кровати йодом.
Надо было жить. И в это «жить» – миролюбивое по старым юраевым деньгам понятие – надо было всандалить, впаять, встроить, вдвинуть, да так, чтобы и зазоров не осталось, то, что называлось раньше око за око или зуб за зуб. Как кому нравится. Совершить древнее библейское действо надо было изящно и легко, как в танце на льду фигуристки Пахомовой. Красиво и волнительно, как щебечут старые актрисы, оставаясь для всех скромным, незаметным тружеником эфира, о котором никто плохого слова не скажет и у которого становление новой жизни (офис-квартира под полом) вызвали небольшой сосудистый криз, но у кого не бывает? Кто нынче без кризов и кризисов?
Такова была теория, то бишь действо в голове.
Найти человека в большом городе и всегда непросто, а сейчас вообще пустой номер. Попытки последить за домом Лидии Алексеевны не давали ничего, телефон ее по-прежнему отвечал женским голосом. Попросить маму навести справку о Севе Румянцеве в Константинове Юрай боялся. До смерти боялся. Ему регулярно снился пожар на мамином дворе, ее беспомощный крик. Он даже написал тетке письмо, не съехаться ли им – пожилым интеллигентным дамам – для общего отгадывания кроссворда с фрагментами из «Науки и жизни»? Тетка ответила быстро и честно: очень опасно объединять старые привычки, фобии и мании под одной крышей. Человек к старости становится очень большим, даже если и усыхает до подростковых вещей. И чем дольше было одиночество, тем больше места занимает старый человек. «А мы, Юрай, давние вдовицы». Дальше шел пассаж о замках с проходами, башнями и подвалами, в которых только и место старику, где он вольно разместил бы свой скарб и был бы счастлив. «Чем бедней человек, тем больше у него скарба, – философствовала тетка. – Не в смысле рухляди, барахла, а в другом, понимаешь? Неосуществленное ведь все равно осуществляется… в душе. Юрайчик! Этому „в душе“ тоже надо место. Поэтому не толкай двух старух в плен друг к другу. Оставь им волю».
Это странноватое письмо, естественно, вызвало и другие странные мысли. Вот и он один. Вот и он обрастает исключительно тем, что «в душе». И уже даже странно представить в этом устоявшемся одиночестве кого-нибудь с параллельной его чашке чашкой, с чужим правом пересекать территорию его внутренней земли: ведь невзначай можно погубить не видные другому всходы или наступить на плотину? А где ты сейчас найдешь человека с легкой поступью и малым весом? Чтоб эфирно так, нежным колебанием существовал рядом и не существовал одновременно же?
Единственный человек – удивительное дело! – который возник при этом потоке мыслей, была Нелка. «Вот Нелка, – подумал он. – Хорошая девчонка… Можно сказать, лучше нет, но мы же постоянно в сваре. И это при том, что я стал с ней такой деликатный, аж самому противно».
Нелка позвонила через три дня. Собирается их старая «спутниковская» команда. «Я вообще не уверена, что хочу идти, но если ты мне составишь компанию…»
– Составлю, – ответил Юрай.
Они были хороши собой, эти бывшие комсомольские мальчики. Их лица, уже примелькавшиеся в рекламах разных там фондов, обществ и банков, и вживе были вполне улыбчивыми и доброжелательными. Разве что эта, еще не отточенная до артистизма, – манера слушать и слышать затылком. Этот напряг в плечах и лопатках. А с чего, спрашивается, напряг, если все свои? Так ведут себя только-только окончившие обучение молодые собаки. С ними уже можно выходить в свет, но, не дай бог, их случайно задеть: забывают, сволочи, образование.
Юрай с Нелкой примостились на подоконнике, пришлось, правда, прикрывать спину Нелки шторой – из окна дуло, зато обзор был что надо. Нелка тихо вела репортаж, кто есть ху, Юрай же тянул джин с тоником и думал, что – да! – в общем, все мило. Приятная тихая музыка, хорошие выпивка и закусь, веселые крики приветствий там и сям, но – если честно – то он бы предпочел за столом сидеть, а не бродить вокруг него… Он бы предпочел прежние, жизнью проверенные тосты про врагов, чтоб они сдохли, или что-нибудь про любовь и женщин.
«Неужели я такой старый? – подумал Юрай. – Посидеть охота…»
– Какие все чужие! – улыбаясь, тихо и грустно сказала Нелка. – Просто не узнать!
И Юрай, который тоже как бы жалел о чем-то ушедшем, на эту Нелкину печаль ответил:
– Все это сволота, – сказал он. – Извини, дорогая, за ее счет сидим и кормимся, но это сволота. Была и есть. Страна имела огромный питомник по выращиванию хищников. Твой, к примеру, «Спутник». Отцы- коммунисты знали, что когда-нибудь будут открыты ворота и молодая зубастая стая выкинется наружу. Ты играла с ними в питомнике. Они были детьми. Злобными и веселыми, хищными и щедрыми, умеющими перекусывать одним смыканием челюстей, но детьми. Теперь они получили аттестаты, они вольные. Они среди нас. Они родят детей, и те будут еще получеловеки-полузвери. Потом еще, еще… Хочется назад, в питомник?
– Нет, – ответила Нелка, – нет. Совсем не хочется. Ты же знаешь, девять месяцев обязательно для вынашивания детей? Нельзя ли побыстрее?
– Стать кошкой, – ответил Юрай.
– Я не знаю, – задумчиво проговорила Нелка, – как все-таки относиться к переселению душ, – что-то во мне это не приемлет, – но если тому быть… То я бы хотела вернуться в прошлое… Куда-нибудь на мельницу. Чтоб она скрипела день и ночь, чтоб я была вечно обсыпана мукой и чтоб мне приходилось носить из-за этого белый чепец, а вечерами я снимала бы его и встряхивала волосами. Дичь, правда?
– Не ври, – сказал Юрай. – Ты это сейчас придумала. Неадекватная реакция на джин. Если бы можно
