послевойну, когда жили, как свиньи, но зато как хорошо! И опять же баба Саня.
– Не знаю я их названий, – встряла она, – но страшноты она необыкновенной. Аж лежит на земле, зараза, такая низкая и широченная с улицу. И как бы с крылами. И захватывает ими, и захватывает! Все под себя… Потому как смерть.
Главное – правильно назвать. Дать определение. Потому как, если сказать – месть, то и все деяние определить как зло. Назовешь же возмездием – и уже дело твое правое. А что у мести и возмездия один корешок, так тех, кто корешки искал, извели с лица земли, потому что много будешь знать, состаришься и помрешь… Нечего ковыряться в словах, Юрай! Нечего!
Слово, оно, конечно, было вначале. Оно же сразу оказалось и делом.
Вот и давай. Как баба Саня сказала? Черное, низкое и с крыльями. Что он может противопоставить? Ведь ни одна собака не скажет: «Я с тобой, Юрай». Все наоборот. Ты, Юрай, сам все затеял и сам кругом виноватый. Не влез бы куда не надо любопытным носом – Оля и Михайло точно были бы живы. Мстить нехорошо, но и возмездие оставлять Богу неприлично, если это дело, которое ты сам обязан сделать.
Приехав в Москву, Юрай позвонил Нелке. С тех самых пор, как он разбил в гостинице «Юность» окно, начались у Юрая с Нелкой странные отношения дружбы-вражды. Юрай едва не рассказал ей всю историю с канувшими девушками. Они сидели на лавочке возле Новодевичьего монастыря, говорили о жизни, и разговор их был похож на действия минеров в опасном поле: сплошные обходные маневры. Я не трогаю твоих коммунистов, ты не трогаешь моих демократов. Я не трогаю зверства КГБ, ты – разгул преступности. Выяснилось – говорить не о чем. Но они продолжали сидеть и молчать, не расходились, и оба понимали это свое желание не уйти, удивлялись ему. Когда же совсем замолкали надолго, Юрай просто брал Нелку за руку и держал. Так вот в какую-то из этих пауз Юрай совсем было приготовился рассказать, как он влез в историю с убийствами и как ее раскусил, даже начал:
– Я тебе никогда это не рассказывал… – Начал и вдруг испугался. Испугался за Нелку. Нельзя ей знать. Нельзя. А ведь тогда еще был жив Михайло, он как раз чуть-чуть очухался и приехал в Москву, жил у Юрая и выбирал деревню поближе, чтоб оклематься окончательно.
– Что ты мне не рассказывал? – спросила Нелка.
– Что я в тебя был влюблен на первом курсе, – соврал Юрай и, соврав, вдруг понял, что сказал правду. «Значит, так может быть, – подумал он, – что невзначай сказанное слово значит больше, чем ты думаешь?»
…Он ее выделил из всех – старалку-зубрилку с первого ряда. Всегда под носом лектора, всегда косичкой к нему, Юраю. Они ее обожали – преподаватели – за эту готовность внимать им, какие бы глупости они ни пороли. Дураков она слушала, как умных, записывала за ними так подробно и усердно, что некоторые из преподавателей даже иногда просили ее: «Это не надо… Это a propos…» Но и тогда она не останавливалась, только головой встряхивала, мол, отстаньте, не отвлекайте. Как он над ней издевался! Юрай… Сколько обидных слов откапывал специально, чтобы уесть. Но ведь как было? Входя в аудиторию, он искал косичку и как бы заводился на день. У него тогда никого не было. Никого. Хотя он слыл бонвиваном курсового масштаба. Потом появилась Лена, как-то присела рядом и уже не отсела. Стало не до косички, пошла другая жизнь, выныривая из нее, он на том же месте находил косичку, и это уже почему-то вызывало раздражение: да сколько ж можно оставаться такой дурой!
Нелка засмеялась:
– Так травить и быть влюбленным?
– А как к тебе можно было подступиться еще?
Стали вспоминать университет, а Юрая охватило странное чувство благодарности за случившееся спасение. Спасение Нелки от его рассказа. Правда, непонятным оставалось, кого благодарить? Себя за ловко подставленную в разговоре правду-ложь? Или самого Всевышнего, уведшего из-под Юраевого удара подругу-врагиню? Но разве он хотел ударить? В том-то вся и штука. В том-то и закавыка сегодняшней Юраевой жизни. Он несет беду людям, ему близким, самим фактом своего наличия.
…Он опасен, потому что знает.
…Он знает, как двое убили четверых.
…Он знает, что не просто так просверлили ему пол.
…Он знает имена и адреса.
Малости не хватает – улик.
Но их никто не искал, не ищет и не будет искать. Ни тогда, ни сейчас. Здесь, на лавочке с Нелкой, Юрай понял, почему его до сих пор не переехал трамвай. Леон Градский. Ученый юрист. Ленивый сибарит палец о палец не ударит ради каких-то там канувших девушек, но маэстро может рассердиться, если тронут его приятеля и собутыльника Юрая. У того к нему слабость и нежность. «Меня, если убьют, то идеально, – подумал Юрай. – Леон только руками разведет о безвременной кончине. Дырочкой в полу меня предупредили. Как раз всплыла Оля, а я весь такой еще живой и здоровый… Но, видит бог, офис подо мной возник не случайно… Крутая команда многое может позволить. Купить этаж, например. Надо осторожненько выяснить, почто все-таки из хорошего места в плохое переехала Марья Николаевна? А может, не надо? Зачем мне улики, если я и так точно все знаю. Я ведь сам и следствие, и суд, и наказание. И все-таки… Все- таки… Чем занимается сейчас Лодя-мальчик? На какой машине ездит? У Лоди-девочки „Мерседес“. Широкий и как бы с крыльями. Но штука в том, что он у нее серый, с платиновым отливом, а значит, не он был в Михайловой деревне, не он до смерти напугал бабу Саню».
– Ты о чем? – тихо спросила Нелка. – Задумался, аж закаменел.
– Ничего себе кавалер, – засмеялся Юрай. – Сижу и молчу, как дурак.
– Ты не молчишь, – сказала Нелка. – Ты весь внутри кричишь, даже желваки ходят. Но мне ведь не скажешь? – Нелка засмеялась. – Зачем спрашиваю, если знаю. Ты хотел что-то рассказать, а потом испугался. И придумал, что был в меня влюблен, чтоб сбить с толку.
– Нелка! – вздохнул Юрай. – Ты почти ведьма… Но насчет влюбленности ты промазала. Это чистая правда, которая только сейчас мне открылась. Я соврал тебе правду. Нравится выражение?
– Как будто ты можешь удивить меня выражениями, – грустно ответила Нелка. – Чего-чего…
Справочное Москвы никаких данных по Лоде Румянцеву не имело. Два вечера шныряния возле дома Лидии Алексеевны тоже ничего не дали. Окна мирно светились, «Мерседес» стоял под чехлом, дама-злодейка или «была приболемши», или не имела нужды спускаться на грешную землю.
«Тихо и спокойно, как в могиле», – думал Юрай, но чувствовал: что-то должно произойти сейчас, сегодня, вот-вот…
Но ничего не происходило. От весеннего авитаминоза жизнь текла серо и вяло. Лопались сосуды в глазах, саднили «заеды», все время хотелось спать, но сны – в противоположность яви – были как раз шумные, бойкие, цветные. После них болела голова, а однажды Юрай просто не мог встать, так она кружилась и куда-то ближе к горлу подскочило и затрепыхалось сердце. Одним словом, однажды Юрай просто не смог встать. Он лежал равнодушный и почему-то спокойный. «Ну не встаю – и не встану. Ну не хочется – и не надо. Ну звонит телефон – и пусть». Но именно телефон, звоня беспрерывно, все-таки достал Юрая. До него Юраю от бессилия пришлось почти ползти. Вот это странное пребывание на полусогнутых, с клокочущим в горле сердцем вдруг выщелкнуло из вялотекущих мозгов даже не мысль, а некий спазм: «А я ведь помираю, братцы мои».
«Скорая» приехала не скоро, но это было, что называется, к счастью, потому что, зацепившись за ту маленькую энергию, которая взбрыкнула напоследок, Юрай уже не дал завалить себя окончательно. Он высосал, не ощущая кислоты, завалявшийся в холодильнике лимон. Он расположился на полу в кухне под полуоткрытой форточкой, открытым ртом глотая залетающий сырой воздух, он корчил рожи и затылком терся о батарею, пытаясь разбудить замирающую в жилах кровь, поэтому, когда приехала «Скорая», он уже сумел открыть ей дверь. Ему намеряли очень низкое давление, ухом услышали аритмию, но аппарата ЭКГ, как и принято, у них с собой не было, хотя дама-врач и успокоила: не беда, у Юрая, мол, не тот случай. Врач твердо знала и без аппаратуры, что Юрай ведет неправильную жизнь и «многим балуется», – дама пронзительно посмотрела на Юрая, глазами договаривая понятые ею подробности. «Такая у нас профессия», – резюмировала она. Не надо беспокоить «Скорую», а надо вести здоровый образ жизни. У него в комнате стоит неприятный запах, а от молодого мужчины должно «веять» силой и свежестью, а не…
– Скажите, чем у меня пахнет? – спросил Юрай. – Я не могу понять.
