объяснила мне, какой я дурак… На самом деле там что-то есть… Что-то глобальное… Привозил экстрасенсов… Они там ловили кайф… Одни объясняют, что там вход в ад, ни больше ни меньше… Другие, что разлом всего, что может разломиться в матушке-земле. Образно говоря, все равно что жить внутри треснутого зеркала… Полная невозможность найти себя. Что-то вроде ленты Мёбиуса, если она из разбитого стекла. С ума сойти – один шаг.
– Даже не два, не три и не пять… Я там спокойненько гулял. Правда, колдобин много… Землю как вспучило…
– Но ночью же ты заболел, – тихо сказала Нелка. – Дай бог здоровья бабушке Кравцовой. Она его чем- то отпоила.
– Кравцова тут родилась. Ее отец был лесником. Она тут своя. Но опять же… Ни детей, ни мужа… А смолоду, говорят, была собой видная. И никого родни…
– Неправда, – возразил Юрай. – У нее есть золовка. То есть сестра мужа. Значит, муж был?
– Ты уже знаешь больше меня, – засмеялся Леон. – Но я никогда не слышал ни о муже, ни о золовке. А я тут уже семь лет дачничаю.
– С ума сойти от этих тайн, – вздохнула Нелка. – И все с Юраем делятся, исповедальня он наша.
– Потому что золовка Кравцовой, – продолжал Юрай, – спасла после криминального аборта покойную Светлану, а аборт делал не кто иной, как наша милосердная сестра Тася. Не справилась, а золовка тут как тут…
Они смотрели на него как на ненормального. Ничего себе истории, рассказанные между делом.
– И еще, дачу Красицкого, – продолжал Юрай, – запаливали с трех концов. Про это ты хоть знал?
– Первый раз слышу, – ответил Леон. – Но, может, это было до меня?
– Может, и до тебя… Но тут, как в Диканьке, давно уже черт гуляет…
– Договорились, – печально сказала Нелка.
– Ты больше Кравцову слушай. Конечно, она ведьмачка, слов нет… – Леон переводил все в шутку, и Юрай ее принял, Нелку пожалел.
– Я тут надумал мистический роман. Он за каждым деревом стоит и дышит. Так что мне все эти истории в масть… И с Кравцовой, сразу говорю, дружить буду, она мне ух как нравится. Напишу роман, разбогатею и куплю дачу Красицкого. Будем, Леон, с тобой на пенсии сушить старые вещи и ругаться, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем… А черное место зарастим чем-нибудь победительным. Каким-нибудь бессмертником.
– Дурачок! – засмеялась Нелка. – Пиши мистический роман, и пострашнее… Чтоб мертвые хватали живых за горло…
На следующий день пришла Тася, четкий человек, и сделала Юраю укол.
– Зря жена заволновалась, – сказал он. – Просто ночью тут бродила несчастная беженка, я ее окликнул, Нелка проснулась.
– Ах ты, черт! – выругалась Тася. – Порезалась ампулой.
Порезалась она сильно, из пальца капало на пол. Юрай засуетился с бинтом, Тася махнула рукой.
– Не беспокойтесь! У меня и йод есть, и пластырь. Время от времени такое случается. – Она нервно засмеялась. – Производственная травма. – Тася туго запеленала палец таким точно пластырем, какой он, как последний дурак, посчитал вчера уликой.
– Тася! Можно задать вам один вопрос?
Ему показалось, что она натянулась, как струна.
– Да бога ради! – засмеялась она весело (а ему что показалось?). – Сколько угодно.
– Я чего спрашиваю… Вопрос, так сказать, и медицинский, и как бы еще какой-то… Извиняюсь заранее… Если что…
– Вы про свое здоровье хотите спросить? – посмотрела на него Тася. – Так зря волнуетесь… Я колю вам наилегчайший транквилизатор… Почти водичка….. Себе колю покруче…
– Да нет… Я не про себя… Про покойницу Светлану Красицкую. Почему она обратилась к вам с просьбой сделать ей аборт?
– Она? Ко мне? – Глаза Таси стали огромными и какими-то водяными от враз потерявшей цвет радужки. – Это ж вы где такую чушь услышали? Она никогда ко мне ни за чем не обращалась. Сроду.
– Значит, я дурак, – засмеялся Юрай. – Уже не помню, от кого услышал, что Светлана делала аборт… И подумал, а почему не родила? Почему ее никто не остановил? – Юрай плел слова, уже зная, понимая, что вторгся в какие-то запретные пределы, что испугал несчастную женщину, у которой тогда случилась беда, а могла бы и смерть. Слава богу, что рядом оказался врач и Светлана осталась жива, хотя нет, живой она все равно не осталась. Ей была судьба помереть хоть от аборта, хоть без него. А он впутал в это Тасю, напугал женщину.
– Значит, треп, – пошел на попятную Юрай. – Я так и думал сразу, почему и стеснялся спрашивать.
– Конечно, треп, – спокойно ответила Тася, вот только из пальца ее капало, несмотря на красивенький пластырь. – Я их плохо знаю, этих Красицких, – сказала она и добавила: – Где я, где они. – Это прорвалось – обида-необида, скажем, неприязнь, хотя актеров у нас любят, но что-то прорвалось: «Где я, где они…» – «Ты живая, – вдруг пронзило Юрая. – А они мертвые».
Почему-то он думал, что Тася тоже сейчас сообразит всю неловкость (мягко сказано) этих своих слов, но она уже застегивала сумочку, ее тусклое лицо не выражало ничего, кроме забот замотанной медицинской сестры. Юрай подумал, что ничего о ней не знает – ни с кем она живет, ни где работает, что он ни разу не проявил к ней человеческого интереса, а ни с того ни с сего – бух, про старый криминальный аборт. «Ну не идиот ли ты, Юрай? Не идиот ли?»
Ему стало неудобно и перед Кравцовой, вдруг Тася пойдет с ней объясняться? Хорошо ли станет? А потом пришла простенькая мысль – то ли слева, то ли справа: он ведь ни на секундочку не поверил Тасе. Ни на секундочку. Аборт был. В ложе этого дурачьего мистического романа он был главным, но разве это повод из романа влезать, да еще так грубо, в жизнь и задавать вопросы, на которые права не имеешь?
При случае надо будет повиниться перед Кравцовой.
Но повиниться Юрай не успел. Кравцова умерла в электричке, едучи в Москву за куриным прикормом. Прислонилась к окошку – и конец.
«Это уже со мной было… было… – думал Юрай. – Смерть в поезде… И медицинская сестра… Было тоже».
В голове стало нестерпимо ярко, и он потерял сознание.
…Первое, что увидел Юрай в больнице, было лицо мамы.
– Сыночек! – сказала она тонким, каким-то детским голосом.
Он боялся, что она сейчас заплачет. Заплачет – и он снова потеряет сознание. Но мама как-то вовремя отвернулась, а потом притянула кого-то за руки и сказала:
– Смотри, кто к тебе пришел.
На краешек кровати села Тася.
– Ну как вы? – спросила она ласково.
Юраю больше всего хотелось, чтобы она ушла. Ему нужна была «утка». Конечно, она медработник, женщина, наконец, а он больной, ее больной, между прочим, но не мог он, не мог попросить о помощи, потому что знал другое…
Глупый внутренний мешок не постеснялся протрубить тревогу раньше других, более деликатных и тонких органов.
Юрай боялся Таси. И с этим ничего нельзя было поделать. Конечно, в борьбу с немыслящей природой кинулись извилины высокой организации, но от этого только больше хотелось писать. Черт его возьми!
– Ничего, – пробормотал Юрай, – выживу. Спасибо, что пришли.
Она странно на него смотрела, как бы понимая, что надо уйти… И почему-то стремилась остаться.
– Ладно, – сделала она выбор. – Я пойду. Выздоравливайте. А про наши деревенские тайны не думайте. Ну их… Под каждой крышей свои мыши. Когда-нибудь расскажу, посмеетесь.
– Хорошо, – ответил Юрай. – Договорились. – Он закрыл глаза и почувствовал, как Тася осторожненько встала с постели и что-то зашептала маме, а та в ответ стала благодарить, благодарить… «За что это она так кланяется?» – думал Юрай, но мысль была ленивой, ускользающей, раз-раз и исчезла в никуда вместе с ним.
