а он сел за стол и стал рисовать силуэт ночной гостьи. Женщина стояла возле куста сирени и, судя по всему, была среднего роста. Сирень играла важную роль в ее позиции. Сделай она шаг вперед – ее можно было бы разглядеть совсем хорошо. Но куст своей чернотой вобрал в себя очертания фигуры, и только когда она уходила, Юрай понял, что на ней платок, темный, большой платок. Она не убегала, не взволновалась на его «эй!», она уходила спокойно, как бы находясь в своем праве. Никакая машина после ее ухода не зафырчала.
Юрай изрисовал десяток страниц изображениями куста и женщины, спины в длинном платке, поворота головы в его сторону. Это были корявые, неумелые рисунки. Для серьезного дела они не годились, но как бы указывали дорогу в то тайное знание, которое касалось его рукой. Или это знание есть на самом деле, или место тебе, Юрай, в тихой обители, где будет у тебя много, много друзей – знатоков такого-всякого, что простому здоровому человеку ни в каком пьяном сне не увидеть.
А днем пришел Коля, принес письмо от мамы.
– Почтальон к вам мог и завтра не дойти, я решил – принесу сам. Ну, какие тут новости?
То, старое, бывшее, когда из-за него погиб молодой парень, которому жить бы да жить, так саднило в душе, что Юрай твердо знал: ни одного человека в свои галлюционаторные видения, даже если они самая что ни на есть правда жизни, посвящать не будет. Он будет собирать информацию щеточкой, как археолог расчищает кусок доисторической вазы, но ведь не возбраняется при этом поговорить? Никоим образом. Говорить можно о разном.
– Что это у вас за картинки? – спросил Коля.
– Знаешь, какие сейчас яркие ночи? Я ведь сплю плохо… – Ширк-ширк Юрай щеточкой. – Вышел на крыльцо, а сирень так освещена, будто она женщина.
Коля повернул голову в сторону дачи Красицкого. Широкий, разлапистый куст вполне можно было принять за корову… За русскую печь… Ну, скажем, за десять женщин в момент борьбы за мяч в женском футболе. Но Коля читал книжки. Он соображал.
– Понимаю, – кивнул он. – Не знаешь, что от чего рождается в голове.
– Да нет, – ответил Юрай. – Просто кто-то гулял в бессонницу, какая-нибудь романтическая дачница… И остановилась у сирени…
– В этом году с дачниками плохо, – заметил Коля. – У нас и так место не бойкое, а в этом году вообще, считай, никого… Все лепятся ближе к станции. А мы выселок, да еще этого черного места стали бояться. Жили-жили, не боялись, а сейчас слухи всякие, что там не то радиация, не то нечистая сила. Дачники тут только старые, кто не первый год, а новые сюда сроду не придут. Все-таки за одну неделю, считай, две смерти, да и Кравцовой побаиваются, она глазливая, как скажет, так и жди гадости… Может, это она заходила во двор Красицких?
«Какая там Кравцова! – думал Юрай. –
– Пошли, погуляем, – предложил он парню. – Я уже далеко могу, доходил и до черного места.
– А! – удовлетворенно сказал Коля. – Теперь вам казаться будет всякое… Хорошо, что еще не заболели…
Юрай повел Колю через двор Красицкого, как бы сокращая путь. А возле сирени остановился. Конечно, надо бы пригнуться и посмотреть следы, но Коля разглядывает дом, и такое в глазах у парня сочувствие к случившейся беде, что Юрай не выдержал:
– Пошли! Пошли! Ну его, этот дом. – И повел Колю той тропой, которой уходила женщина из ночи.
Он все-таки нагнулся за белевшим в траве кусочком тряпочки, который оказался вовсе не тряпочкой, а бактерицидным пластырем со следами крови. Свежий, чистый пластырь легко обвисал на лопуховом листе.
– Что вы там нашли?
– Ищу чистый подорожник, не покрытый грязью. – Юрай оторвал лист и показывал теперь Коле. – Великая вещь для всяких мелких порезов.
– А я предпочитаю импортный пластырь, – ответил Коля. – Аккуратненько так и гарантированно. Но я почему-то всегда порезаюсь осенью, когда она уже идет в зиму. Тогда на меня напасть…
Они прошлись по дачной улице, для Юрая это был первый выход в люди. На него смотрели, приложив ладони козырьком ко лбу, собаки лаяли лениво, признавая Колю, а заодно и Юрая. В самом конце улицы стоял недостроенный осунувшийся дом, его бросили где-то на половине, бросили давно, тем страннее выглядела лепившаяся в нем сегодняшняя жизнь. Крышу дома заменяла полиэтиленовая пленка, она же свисала в просветах окон и дверей.
– Беженцы, – пояснил Коля.
Во дворе стояла «женщина сиреневого куста и ночи», к ее ноге прижимался черноглазый мальчик в тюбетейке. Юрай испытал невероятное облегчение: не было тайны, не было галлюцинации, не было тайного знания. Несчастная бездомная смотрела ночью на дом с крышей, окнами и дверями. Она думала, что ее черноглазому сыну было бы удобно жить в настоящем доме. Но это чужой дом. Помечтать и посмотреть на него можно только в три часа ночи.
Юрай, как знакомой, махнул ей рукой, но она стояла недвижно и даже не улыбнулась.
Коля проводил Юрая домой, рассказывая, что этой женщине тут не рады, люди боятся обвала чужаков. Но тем не менее кто чем помогает. Полиэтилен дала Кравцова. Сняла со своего парника и дала.
– А ты считаешь ее ведьмой! – засмеялся Юрай.
– Искушает, – тонко и странно заметил Коля. – В плохом времени с людьми случаются изменения не в пользу человека.
– Да ладно тебе! – Юрай чувствовал себя легко, освобожденно, он нащупал в кармане кусочек пластыря, вспомнил, что считал это уликой, еще раз засмеялся и выбросил его. Вечером надо рассказать все Нелке, он ее прилично напугал своим ночным криком.
Нелка приехала с Леоном, прилетевшим в Москву на неделю сопровождать американского правоведа.
Леон рассказал, что дело Ольги Красицкой не закрыто, он специально узнавал, и даже смерть Светланы вызывает разные мнения. Один врач убежден, что остановка сердца неестественна, что было вмешательство, есть ведь такие препараты, которые уже через час не оставляют следов.
– А за час она как раз была у нас, – сказал Юрай.
– Ну и молчал бы, – ответил Леон. – Старику Красицкому это тоже пришло в голову. Он задавал вопросы, кто вы такие есть? Ему показывали выписку из истории твоей болезни, что ты ни рукой, ни ногой…
– А я как раз сегодня прошел всю улицу, – засмеялся Юрай. – А вчера ходил на черное место.
– Милиция за тебя похлопотала, так что режиссер в тебе злодея уже не видит, хотя кто-то ему донес, что ты по его двору шастаешь, и ему это очень не понравилось.
– И не я один, – ответил Юрай. – Ночью кто-то был в доме, я фонарик видел, которым там шарили. По всему – дама, приезжала на машине. Сегодня у куста сирени стояла беженка, которая тут поселилась. Я потом увидел, как она живет, – кошмар! Под крышей полиэтилена.
– Это не повод идти к даче Красицкого, – заметил Леон. – Надо будет ему сказать, чтобы кого-нибудь поселил, что ли… Такое время… Ему-то тут, конечно, тяжело… Я так понял, что он со временем дачу продаст… Так велел сын, уезжая в Америку, взял с него слово.
– Вообще-то правильно, – согласился Юрай. – Каково ему после этого тут жить?
Нелка кончила мыть посуду, подошла, села рядом и сказала, что позвонила Тасе. Она его поколет… Чтоб крепче спал ночью.
Мысль о том, что расход на уколы может совсем порушить их хлипкий бюджет, вернула Юрая к идее романа. Чем черт не шутит…
– Слушай, – спросил он Леона, – что это за черное у вас место? И с чего это ты такой храбрый, что поселился рядом с ним? Или тебя надули?
– Еще как! – засмеялся Леон. – Меня надули со всех сторон. Дача сырая, гнилая, сам видишь… Она годится только для жаркого лета или при постоянном подтапливании. Я решил, что последнее – не проблема, когда лес рядом, а в живом огоньке в печи даже есть что-то исконное и вечное. Принес лапник, сухие ветки с того самого места, которое «черное». Собрал гостей, разжег огонь… И что ты думаешь? Все как один заболели. Не угар, нет… Черт знает что… После этого я и купил буржуйку. Соседка Кравцова
