меня из терпения, чего, сознаюсь, достиг вполне.
— Moussiou! Good Esel! good donkey! твердил он на всех языках no good — no money (т. е. если не понравится не возьму с вас денег) pourquoi ne voulez pas? vou-lez colonne Pompee? voulez Cleopatre? conosco la cita…. ка-рош donkey! courir bon! И полусонный осел, понукаемый сзади, преграждал мне дорогу. Было ясно, что хозяин его дразнит меня: поворачиваю ли я направо, налево, назад, иду ли берегом или направляюсь к решетке, где бесстрастно дремлет городовой, всюду наперерез моему пути лезут длинный уши, затем шея с подстриженною гривой, горбатое седло, — и Араб сатанински улыбается. Не имея с собой ни трости, ни револьвера, я готовлюсь схватить его за горло и, подвергаясь неприятности быть побитым, таки выцарапать ему глаза… Но вот полицейский, видно сжалившись надо мною, отделился от ограды, идет навстречу….
Что это? на нем не феска, а русская форменная фуражка…
— Здравствуйте, Человеческое Достоинство! говорит он.
— Семен Семенович; вы ли!
Да, это был Семен Семенович; в поисках за коляской, в которой приехал на гулянье, капитан, заметив меня и ослятника, притаился, чтобы «наблюдать за развитием сцены».
— Погодите, воскликнул он после первых приветствий, я с этим дьяволом расправлюсь по- своему….
Но злой дух, вскочив на Бисмарка, уже умчался в голубые сумерки.
III
Быстро пронеслись мимо окон вагона песчаные бугры, мызы, перемежающаяся аллея, и предо мной в утреннем блеске разостлалась Дельта с зеленью молодых всходов, со светлыми поймами Нила, с гнездами пальм на горизонте. Поезд несется то по болоту, вспугивая чибисов и шустрых песочников, то чрез плантации маиса, и дурры [17], то над гладью озер — разливов; по их берегам, Бог весть где, дымятся невидимые деревеньки.
Взгляд ловит на лету исчезающие одна за другою картины. На красноватых прутиках хлопчатника там и сям торчат забытые клочки ваты, будто шерсть оставленная в терновнике стадом овец. Под ветром слегка зыблется нива сахарного тростника. Двое Арабов в ветхозаветных хитонах орошают первобытным способом ноле: раскачивая привязанную на веревках корзину, черпают ею воду из одной ямы и выплескивают в другую, на высшем уровне; от последней в разные стороны проведены канавы. Над землей выделяется селение сплошного шоколадного цвета, без улиц, без окон, с кучами навоза вместо крыш, точь-в-точь разметанный муравейник. Женщины, остановившись у рельсов, смотрят на быстро несущийся поезд; их движения, одежда, лица, на плечах голые дети, бронзовые от загара, все носит печать какой — то библейской простоты. Черные буйволы лениво уходят от грома и стука вагонов. Но лугу, в траве, развалисто гуляют священные ибисы, сверкал на солнце ослепительною белизной; они не боятся людей: исполненный суеверий человек и поныне не тревожит своих древних богов.
К полудню на юге засинели холмы Нильской долины, и темный полог дыма и пыли навис над чертою земли. От Каира видны лишь тонкие как иглы минареты… но верблюды почуяли близость большего города и бодрее выступают по шоссе вдоль полотна железной дороги (они несравненно тщедушнее и обтертее смирнских; те двугорбые, эти одногорбые). Движение кругом усиливается. Чаще попадаются дачи, сады, группы феллахов… Справа, одетые в опаловый туман, показались большие пирамиды.
Часа четыре после выезда из Александры локомотив засвистел, прощаясь с Дельтой, и кондуктор в чалме, просунувшись снаружи в окно, отобрал у меня билет.
На вокзале облепившим меня garcons ile place я выразил желание ехать в Hotel Abbat, где обещали остановиться мои Русские.
— Yes! come, come, пожалуйте, Hapads Hotel, торопливо возгласил один; но последние слова были произнесены невнятно.
— Не Hapad’s Hotel, a Abbats Hotel, поправил я.
— The, same, sir, no difference, — одно и то же, нет разницы, и он приказал багажным взять мои вещи.
— Я подоспел вовремя, sir, промолвил у меня за спиною другой, совсем столичный комиссионер в позументах и в галунной фуражке, которая впрочем была почему-то надета задом наперед;—этот обманщик хочет везти вас в Shepherd's Hotel и, глотая буквы, выговаривает Hapad’s Hotel.
— No difference, — all the same, пробормотал уличенный и скрылся в толпе артельщиков.
— Я — служитель Hotel Abbat, рекомендовался тем временем мой избавитель и, вынув из кармана книгу— тоже с галуном, — бойко прочел несколько русских фамилий.
Садясь на козлы нанятого для меня извозчичьего ландо, он как следует надел фуражку и затараторил по-арабски с кучером.
Каир сразу не производить цельного впечатления: чтобы понять его прелесть, надо приглядеться, привыкнуть к нему как к лагунам Венеции; вдобавок, когда я впервые проезжал по его широким улицам, народу встречалось мало, лавки были заперты и собаки спали, свернувшись в клубочки [18]: от полудня до 3 часов, нежась на солнце, отдыхает весь Египет. В начале меня удивило лишь кажущееся отсутствие кровель, точно хамзин сорвал их с домов и минаретов и унес в степь, да чад, так густо висевший над городом, теперь раздался темно-серым кольцом по кругозору, и высоко в светлом небе парили коршуны.
Близ публичного сада, в центре столицы, красуется большое здание, с виду дворец.
— Гостиница, доложил рассыльный, отворяя дверцы экипажа.
На террасе с колоннами и вьющимися растениями сидели туристы, преимущественно Англичане и Американцы, — дамы в нарядных costumes de voyage, мужчины с биноклями через плечо, с кисейным тюрбаном вокруг шляпы и в парусинных башмаках на подобие сандалий или мокасинов.
Прежде чем я успел выйти, коляску мою окружили Арабы с завернутыми в тряпки старинными монетами, с ожерельями поддельных каменных жучков (scarabes), с сушеными крокодилами и прочею дрянью. Мальчик в панталонах, но без рубашки, мечется как бесноватый и потрясает ржавым железным кольцом, выкрикивая: «геаl antic!» [19] Двое слепых бредут за милостыней: один поддерживает другому голову, будто иначе она отвалится; лицо у головы рябое, глаза с бельмами, идиотски раскрытый рот… Только на Востоке находишь такие образцы человеческого безобразия.
Основываясь на слухах, я составил себе самое скромное понятие об Hotel Abbat и недоумевал при виде его мраморной лестницы, длинных коридоров, убранства зал. В столовой завтракало не менее полутораста человек; вокруг суетились лакеи во фраках и белых галстуках; блюда, по большей части приправленные кайенским перцем и пикулями, чередовались нескончаемо. Одно не согласовалось с общею роскошью: среди изящной посуды и хрусталя вода стояла в необожженных глиняных кувшинах; графинов в Египте не употребляют.
Если здесь все так богато, подумал я, каковы же должны быть лучшие каирские гостиницы, — Grand New-Ноtel например, — и, случайно взглянув на заголовок? menu, я к великому своему изумлению прочел именно это самое названий:
«Grand New-Hotel»
Когда же на стен в рамке заметил изображение увитых лианами террасы и колонн с надписью: «Grand New-Hotel». завеса окончательно спала с моих глаз…
В официантской, куда после десерта перешли посетители, комиссионер, забыв о моем существовании, принимал новых путешественников; на медной бляхе поверх его козырька тоже стояло: «Grand New-Hotel»!
