выражениях поблагодарил любезного хозяина, «который, познакомив в нашем лице западную цивилизацию с восточным хлебосольством, доказал, что на Востоке едят вкуснее, чем на Западе, и что следовательно хлебосольство выше цивилизации». Шутник сумел настолько подделаться под красоты арабской риторики, что его было так же трудно понять, как самого Мустафа-Агу. Губернатор, добивавшийся спича только затем. чтобы в ответном слове явить собственное красноречие, вышел на средину комнаты.
«My ladies and my lords», сказал он, окинув нас начальствующим взором, — и смолк под наплывом удовлетворенная тщеславия. Кругом него, в пестрых путевых нарядах сидели и стояли передовые люди разных стран, представители той цивилизации. о которой сейчас так хорошо было сказано, своего рода посланники, аккредитованные к нему на сегодняшний вечер со всех концов земли; тут было самое аристократическое общество, высоко-поставленные лица, блестящая молодежь Старого и Нового Света… Какие булавки в галстуках, что за ленточки в петлицах, сколько лорнетов и бантов! У губернатора высохло во рту и сдавило горло; прошло минуты две, а он все молчал… Он сознавал, что опростоволосился, и все- таки ему было невыразимо приятно: правда, все видят его смущение, быть-может смеются над ним, но ведь он всему причиной, на нею устремлены все взгляды, от него ожидают чего-то, — и делегаты народов, затаив дыхание, не шелохнутся… Полжизни отдал бы он за эти мгновения.
— Господа, желаю вам здоровья, выговорил наконец оратор осипшим от молчания голосом, когда путешественники, после долгого напряженная внимания, стали уже перешептываться между собой.
Все семейство провожало нас до пароходов; спереди и сзади прислуга жгла бенгальские огни, озаряя ими то песчаную поляну, то группу пальм. От времени до времени вдали, куда едва доносился отблеск цветных огней, неопределенный призрак, перебравшись с ворчанием чрез улицу, взлетал на земляную изгородь; приблизясь, мы различали песью морду, уставившуюся на ночное шествие,
— There is a good shot for you, mister Van den Bosch, [112] воскликнул однажды мистер Джонсон, и день чуть не закончился катастрофой.
Пылкий Бельгиец схватил меня под руку.
— Так как вы расписались в книге, сказал он доверительно, — то прошу вас быть моим секундантом.
И вот было к чему повело мое непростительное легкомыслие!.. К счастью дело обошлось без кровопролития: мне удалось убедить Фан-ден-Боша, что Джонсона вызывать не следует, ибо, во-первых, по всем вероятиям он, как Англичанин, откажется драться, во-вторых, если не откажется, то дуэль будет неприятна для Miss Emely.
Колеса работают с самого рассвета, Луксор скрылся, и трехдневная стоянка наша в Фивах отошла в область воспоминаний, — даже «на память» не сохранилось у меня ни одной вещицы: купленных жучков я растерял, мумии) ибиса стащил кто-то, а кольцо, серьги и ожерелье Фатьмы пришлось выбросить за борт, так от них воняло касторовым маслом (его, надо полагать, употребляют вместо духов). Впрочем Саидие увозит из Фив живой залог — Ахмет Мустафу: он едет с нами до Ассуана и обратно. Сначала каюта моя с пустующею конкой очень привлекала его внимание, но ключ от неё я прятал как драгоценность, и Анджело был принужден отвести гостю — маленькую буфетную конурку, откуда было предварительно вынесено много цветных галстуков и бархатных жилетов.
После полудня пришли в Эснэ или Исна [113], небольшой городок, с неизменными глиняными домиками, жалкими кофейнями и запахом дыма. Место славится лучшим в Египте климатом. Построенная на развалинах древнего Латополиса, города богини Атор и рыбы Латуса, Пена сохранила среди своих хижин храм времен Птоломеев. Мы отправились к нему пешком чрез квартал Гавази — ночных бабочек, невидимых дневною порой, и потом чрез базар, где между прочим, продаются грубые полотенца с кубическим узором, вышитым канителью и телками. Кругом нас изобретательные мальчишки вертелись колесом или притворялись калеками, — у кого вскакивал за плечами горб, у кого витушкой сводило руку; иные разбивали о собственную голову арбузы и угощали ими путешественников. Безобразный старухи в черных лохмотьях неподвижно сидели у стен, подобный угольным мешкам, выставленным для продажи… Некогда это были веселые, беспечные баядерки, сиявшие в ореоле молодости, красоты и счастья, но давно отплясали они свою красную весну, и теперь, всеми покинутые, доживают век в уличной пыли.
Храм находится под почвой и набит илом и щебнем; только внутренность портика опростана. Против закопченных лачуг торчат из земли верхи передних колонн, поддерживающих нетронутую крышу, а с надворья можно как с хор смотреть в глубокое темное помещение. Над остальными частями (не откопанными) вдоль и поперек пересекаются городские улицы. В портике, куда сходишь по крутой лестнице, колонны и стены — однообразно-серого цвета, без признаков краски — до верху покрыты врезными рисунками и мелкими иероглифами. Дверь, ведущая в покои наоса, завалена до архитрава камнями и мусором; пред нею стоишь как на пороге нового, еще неизведанного мира, и под обаянием тайны воображаешь не весть какие чудеса, а там наверно тот же серый камень, такие же вереницы царей в колпаковидных шлемах и богов с птичьими и другими головами, состязающихся в неуклюжести и высокомерии, те же знаки непонятных письмен, бессвязные и утомительные как горячечный бред…. {26}
Но мы уже снова в пути. Общество, ища как всегда прохлады и воздуха, расположилось наверху под тентом, и здесь моим поверхностным наблюдениям открыто широкое поле. Друг против друга, зарывшись в нумерах New York Herald'а, как-то лакомо спят мистер и мистрис Поммерой: лица их и во сне продолжают выражать две крайности — насмешливый ум и сентиментальную глупость; miss Emily, болтая вперерыв со всеми туристами, сторонится одного Фан-ден-Боша: она, кажется, возненавидела его за собачью шкуру, подаренную ей вчера при всем собраны; убитый горем, пламенел любовью и ревностью, он притворяется, однако, равнодушным и усердно твердит арабские вокабулы… Анджело, сумевший остаться с ним в наилучших отношениях, дружески развлекает его какими-то небылицами; непоседа-ученый; глядя за горизонт, мыслить о судьбах человечества. Ахмет-Мустафа обновляет подарок Бельгийца, подзорную трубу, тщетно стараясь увидать в нее Эль-Кулу, самую южную и чуть ли не самую незначительную из египетских пирамид; прочая компания под председательством мистера Джея и мисс Монро, играет в загадки, а серьезные люди — я и Miss Gertrude — записываем наши путевые впечатления.
— Dear me! [114] как у вас много выходит, удивляется юная писательница, — из этого пожалуй целая книга наберется. Но для чего вы пишете по-русски? Какой вы право забавный! Кто же вас будет читать?
Дневник Miss Gertrude более сжат, чем мой. События намечены в нем общими чертами. Например:
«Cairo, 11 march (n. s.). All day we were shopping with Ma» [115] .
«Сиут, 14 марта. Мой donkey „boy“ раздавил мою шляпу. „Pa“ очень смеялся [116].
„Кэнэ, 15 марта. Emily отдала мне свои розовый атласный пояс“.
„Луксор, 18 марта. Я умею сказать: gawareety-lee we pa roosky. [117] Меня научил один господин“ (это был я).
„Иена, 20 марта. „Pa“ уверяет что здесь есть большой модный магазин; но мы с „Ma“ его не нашли“…
Шум колес, жара, блеск солнца и реки, чем дальше едешь — все более и более располагают к неге и сну. Туристы потягиваясь, ежеминутно зевают, и сами пароходы как будто ленивее пенят Нил. Кругом нас все заснуло. Подобный неизмеримому лугу, осененный редкими пальмами, почивает в истоме Египет. Над ним в небесах дремлют коршуны, ширяя на распростертых крыльях. По отмелям спят орлы и пеликаны, и пробужденные выстрелами, в каком-то изнеможении, как бы нехотя, снимаются с обсиженных мест; зачем? картечь, не долетев до берега, сонная падает в реку.
Суматоха на палубе вывела нас из сладостного оцепенения: буфетчик, прислуга, команда, все бежит к кухне; машина свистит, капитан машет переднему пароходу; наконец Бехера останавливается и к нам съезжает тамошний доктор Итальянец. Оказывается, один из лакеев, доставая вино, упал в трюмовый погреб и расшибся. лежит бледный, с помутившимся взглядом, и молчит. Доктор прописал ему… слабительное. Как большая часть итальянских медиков, он употребляет это средство ото всяких болезней, и еще недавно, к тайной радости Бельгийца, в лошадиных приемах давал оное Джонсону против зубной бот. К
