Выставила на стол. Выжидательно поглядела на Николая Ивановича.
— Чего замешкалась? — протянул тот. — Теперь угощенья мечи, какие имеются. Все мечи! За все заплатим. Вон у тебя как вкусно пахнет, а мы, грешным делом, проголодались, ох, проголодались.
Он вернулся к столу, сел на прежнее место. Оглаживал бороду, чуть заметно улыбался, наблюдая за хозяйкой, которая проворно сновала от печи к столу, щедро выставляя разносолы — как будто век ждала столь дорогих гостей.
За дверями послышался шум. Николай Иванович неуловимо сдернул со стола револьвер и негромко приказал Стеше:
— Кричи! Тебе же лучше будет — кричи!
Стеша растерянно оглянулась, будто ожидала кого увидеть за своей спиной, и закричала:
— Вы зачем приперлись, лиходеи! Вас кто звал! Я вот ухватом по харям бесстыжим! Уходи!
Дверь со стуком отскочила настежь. В дом, громыхая сапогами, ввалился Чукеев. Сзади, в загривок, его толкал Кузьма, наготове держа револьвер. Чукеев вздергивал голову, как делают лошади в неудобном хомуте, и со свистом всасывал раскрытым ртом воздух.
— К нашему столу, к нашему шалашу, господин пристав! — Николай Иванович, не выпуская из руки револьвера, сделал широкий жест, приглашая садиться, сурово крикнул на Стешу: — Да замолчи ты, дурная баба! Угощай господина пристава, пива ему наливай, не скупись, видишь — с морозу человек пришел!
Стеша дрожащими руками налила в стакан пива из стеклянной бутыли, протянула стакан Чукееву. Тот мотнул головой, буркнул:
— Сгинь.
— А ругаться не надо, — Николай Иванович опустил револьвер, направляя его в лицо Чукееву, — мы же к вам со всей душой. Пейте, господин пристав, а ты, Кузьма, пока закусывай.
Кузьма присел к столу, прямо руками потащил со сковороды большой ломоть жареной рыбы. Чукеев, еще помедлив, осторожно взял стакан, отпил.
— До конца, до конца, господин пристав, не оставляйте зла, — прежним протяжным голосом, будто нараспев, ласково уговаривал его Николай Иванович. — Хозяйка, наливай еще, видишь — у дорогого гостя стакан пустой!
Стеша подхватила бутыль, налила. И второй стакан пришлось выпить Чукееву, и третий, и четвертый… Кузьма уже наелся, сыто отрыгивал, а Николай Иванович, не давая и малой передышки, заставлял Стешу подливать и подливать в стакан пристава. Круглое лицо Чукеева покрывалось алыми мятежами, мелким бисером со лба скатывался пот, но Николай Иванович был неумолим — когда бутыль опустела, он приказал Стеше ее снова наполнить. Больше он уже ничего не говорил, только угрожающе покачивал револьвером, и Чукеев, давясь, проливая пиво на шинель, судорожно глотал, опустошая один стакан за другим.
Скоро бутыль снова опустела.
Николай Иванович положил револьвер на краешек стола и довольно сказал:
— Ну вот, выпили, а теперь и закусить не мешает. Закусывайте, господин пристав, и я с вами за компанию.
Положил себе на тарелку рыбы, кусок зыбкого студня и с аппетитом принялся есть, сторожа пристава холодным взглядом. Чукеев икал, вздыхал тяжело и ерзал на стуле широким задом, не находя удобного положения.
Николай Иванович ел не торопясь, обстоятельно. Наевшись, попросил:
— А подай-ка нам чайку, хозяйка, горяченького.
Стеша, онемевшая от всего, что происходило, махом выставила на стол самовар, и Чукееву пришлось еще выпить два стакана чая. Он все сильнее ерзал на стуле, задыхался, а выпученные глаза начинали покрываться мутной пленкой, как у зарезанного петуха. Все это время он не произнес ни слова, ожидая, что вот-вот два этих бородатых мужика приступят к нему с расспросами. Но они никаких вопросов не задавали.
Собственно, Николаю Ивановичу и спрашивать Чукеева было не о чем: сам прекрасно знал, что Гречман открыл на него охоту. Да и не верил, что пристав ответит честно, скорее всего, наврет, а проверить никакой возможности нет.
Пора и честь знать — заканчивать спектакль.
— Господин пристав, засиделись мы, время позднее. Хозяйке за угощение спасибо. Кузьма, выводи гостя на улицу, да шинелку ему застегни на все пуговицы — дует на улице, холодно.
Кузьма послушно и сноровисто все исполнил. Николай Иванович оделся, достал деньги, бросил их на стол, подмигнул Стеше:
— Тут за все хватит… А на прощание подари-ка мне ухват, которым нас побить грозилась.
Стеша, уже ничего не понимавшая, вынесла ухват с черными, закоптившимися рожками, подала.
Николай Иванович раскланялся и вышел.
На улице, подойдя к Чукееву, он проверил — все ли пуговицы на шинели застегнуты? — затем ласково попросил:
— Подними, братец, ручки. Вот так, ровненько сделай.
И в рукава шинели ловко продернул ухват. Чукеев враз стал похожим на огородное пугало. Только теперь он до конца понял, что с ним сотворили: без меры выпитое пиво неудержимо просилось на выход, а добраться до ширинки на брюках он уже не мог. Оставалось лишь одно, стыдное: горячая влага сама собой потекла в теплые кальсоны.
— Теперь домой ступай, господин пристав. Непременно домой, а мы проследим. — Николай Иванович легонько подтолкнул его в спину.
И Модест Федорович пошел, широко расшаперивая ноги, чуя, как мокрые брюки схватываются морозом, а течь все не прекращается.
Николай Иванович и Кузьма проводили его до конца улицы, а после незаметно отстали.
— Ну, потешились, а дальше что делать станем? — Кузьма высморкался, отплевываясь на пронзительном ветру, и повернулся к Николаю Ивановичу. — Я так думаю, что мы с тобой вроде ребятишек сопливых — в казаков-разбойников сражаемся. А Гречману от наших сражений — ни в одном глазу, в ноздре и в той не засвербит. Доколе бегать-прыгать будем?
— Кузьма, а ты видел, как кошка мышей ловит? Как поймает, она его сразу никогда не жрет, а так делает: отпустит и снова лапой прижмет, отпустит и прижмет… Вот и я желаю — натешиться от души, а уж после прихлопнуть.
— Ага-ага, дай бог нашему теляти волка зажевати. — Кузьма по-новой принялся смачно сморкаться.
— Зажуем, еще как зажуем! Подожди маленько…
— Да я уж все жданки съел!
— Погоди еще, совсем немного осталось.
— Чего осталось-то?
— Увидишь.
«Глубокоуважаемый господин полицмейстер!
Спешу принести Вам свои извинения за беспокойство и за то печальное обстоятельство, что невольно занимаю Ваше драгоценное время, каждая секунда которого посвящена служению общественному благу богоспасаемого града Ново-Николаевска.
Обстоятельства, вынудившие меня это сделать, чрезвычайно печальны для Вашей будущей карьеры, поэтому я и тороплюсь довести их до Вашего высокого сведения.
Итак, почтеннейший господин полицмейстер, волею судеб оказались в моем распоряжении следующие документы:
1. Подробный двухгодичный отчет акцизного чиновника Бархатова (переписанный образец одного листа оригинала прилагается).
2. Подробный перечень поборов и мздоимства с населения города, осуществленных при Вашем непосредственном участии. Часть фактов из этого перечня предана вниманию общества в статье журнала „Сибирские вопросы“. Журнал был Вам доставлен, и я надеюсь, что Вы его прочли.
