– Согласен, однако вы забываете о нашем союзе. – Кит с улыбкой поднял перед собой правую ладонь. – Эта, как вы выразились, умелая и опытная рука не будет действовать во вред городу. А в том, что сотрудничество между нами возможно, вы, как мне кажется, успели убедиться…
Вадим вздрогнул. Стены зала окрасились в фиолетовые тона, размывчиво поплыли. Приближался очередной приступ, и первым признаком было то, что он уже ОЩУТИЛ, чем закончится их разговор. Перескок во времени совершился, и память-осьминог, вернув щупальца из будущего, поместила на должную полочку нужную информацию.
Перед глазами не к месту мелькнуло зареванное лицо Саньки, а мгновение спустя в уши ворвался голос Артура, сообщающего о том, что Мадонна уже трижды пыталась докричаться по рации до возлюбленного, что «бедная девочка» давно в пути и прочее, прочее.
Таймерная лихорадка тем и страшна, что абсолютно непредсказуема. Во всяком случае в присутствии друзей Вадим не хотел допускать ни головокрукжения, ни рвоты, ни появления двойников-призраков. Не то, чтобы ему было стыдно за что-то, однако не хотелось. Просто не хотелось.
Стараясь контролировать каждое свое движение, он медленно поднялся, спокойным голосом произнес:
– Я выйду. Ненадолго…
Озадаченность и удивление отразились, пожалуй, только на лице Артура, но Вадим сумел обмануть и его, весело подмигнув, изобразив легкомысленную улыбку. Это могло означать что угодно, и приятель немедленно успокоился.
Обойдя по кривой замершего у дверей Аристарха, Вадим вышел в коридор, и только тут его затрясло по-настоящему. Испытывая желание скрючиться от боли, со стоном присесть на корточки, Вадим неровными шажками проследовал мимо охраны Кита, мимо бойцов полковника. Куда-нибудь, где поблизости не окажется случайных свидетелей, где можно будет позволить себе расслабиться.
Пожалуй, именно сейчас Дымову стало понятным желание иных погибающих животных уходить на поиски укромного места. Смерть – не та вещь, что годится для публичного показа, знаменуя собой нечто глубоко личностное и уж во всяком случае куда более интимное, чем все то, что принято именовать интимным. Операцию «Бункер» Дымов Вадим Алексеевич наконец-то завершил, операцию «Жизнь», похоже, тоже.
– Вот картоха, так картоха! Килограмма четыре, не меньше! – Поль восхищенно крутил перед их лицами корнеплодом, размером в добрую человеческую голову. – И такая вот коллизия, Вадик, наблюдается чуть ли не во всех огородах, представляешь? Так что с фермами, будь спок, – завалим город урожаями по самые крыши.
– Может, там черви, вяло усомнился Вадим.
– Да в том-то и дело, что чистенькая, как мое белье. Ни червячка, ни пятнышка!
Тут он попал в точку. Они сидели на лавочке, переодетые во все чистое, расслабленно привалившись спинами к бревенчатой стене баньки. Мадонна баюкала Вадимову руку у себя на коленях, а он думал, что в чистое обычно переодевались моряки перед последним боем…
На баню, предложенную гостеприимным Полем трудно было не клюнуть, и он клюнул. Приступы повторялись теперь каждые час-полтора, и всякий раз на какое-то время ему становилось страшно холодно, – убегающая тень, как видно, уносила с собой ощутимую толику тепла. Кровь леденела, в сознание вторгалось иноземное, приводя с собой посторонних – тех самых бесплотных существ, на которых указывал в давнем сне Лебедь. Явившиеся неведомо откуда гости обступали Вадима со всех сторон, самым неведомым образом начиная пожирать его энергию. Он пытался от них отбиваться, но силы были явно неравные. Баня же знаменовала собой тепло, и, конечно же, Вадим, согласился.
Наверное, ему не следовало связываться с Воздвиженовым. Пусть даже и по радио. Потому что ничем головастый эскулап помочь ему не мог. Взволнованно порасспросив насчет судорог, тошноты и температуры, Борис клятвенно пообещал приехать. Вадим запретил приезжать, в свою очередь, чуть помявшись, дал обещание вернуться в город при первой же возможности. Наверное, он все решил уже тогда, и потому лгать Борису было особенно неприятно. Борис не приехал, но вместо него прикатила Мадонна – разумеется, разузнав обо всем в числе первых. С ее-то подачи Поль и затеял баню.
Пока шла борьба за Бункер, предводитель городской анархии тоже не терял времени даром. Такая уж это была натура – либо все, либо ничего. Уважающий крайности и легкий на подъем, Поль неожиданно ударился в религию всеобщей санитарии, запретив своим гаврикам вшей, грязь и запущенность. Мыло, скребки, веники и тряпки сделались символом экспедиционного корпуса. Дух первозданной сельской природы оказал на начальника экспедиции свое роковое влияние. Лично совершая обход вверенных ему людей, Поль проверял по дворам банные каменки, с рвением гнал патлатых подчиненных под ножницы парикмахеру, посылая в лес целые бригады за березовыми и дубовыми вениками. Самое удивительное, что цель, ради которой затевалась экспедиция, все более распаляла его. Возможно, тому немало поспособствовали огородные «монстры». Арбузоподобная картошка, гигантский и удивительно сладкий горох, тыква, в рост человека, метровая морковь. Последняя, впрочем, была безвкусной, но в вареном виде да в голодные годы, как уверял Поль, именно такой овощ нужен был уставшему от недоедания народу. Вооруженные литовками, с автоматами за спиной (занятное сочетание!), анархисты выходили в огороды, с кряканьем выкашивая чертополох и крапиву, готовя землю под будущие семена гигантов. И, конечно же, на каждом огороде появлялось свое собственное чучело – в меру страшненькое, более или менее человекоподобное.
– Пусть видят, что нас много, что мы бдим! – восклицал Поль.
– Думаешь, нас кто-нибудь видит?
– Ясен пень, видят! И видят, и завидуют! Мы ж по-человечески начинаем жить. А это совсем другая коллизия!..
В чем-то Поль был безусловно прав. Вот и эту баньку он растопил для них по всем правилам древнего крестьянского искусства, выставив в предбанничек высоченный самовар, заставив своих ординарцев наломать в лесу особых «фирменных» веников. По времени он подгадал в самый раз. Очередная волна озноба накатила на Вадима, и, клацая зубами, дрожащими руками срывая с себя одежду, он кое-как взобрался на самый верх. На минуту или две ему стало легче, но когда скалящий зубы Поль кивнул Вадиму на веник, он отрицательно покачал головой. Хотелось просто лежать. Без движения и без разговоров. Поль деликатно вышел, а вместо него в парилку вошла Мадонна. Пожалуй, это было лучшим из возможных вариантов, и ей первой Вадим признался в принятом решении.
Наверное, это походило на бегство, но именно о нем в свое время говорила та странная девочка. Эльза – так ее, кажется, звали. Желанный, окутанный туманом болот финиш, болезненная, но ясность. Люди рыщут в поисках счастья, а находят боль – но если попробовать наоборот? Ведь давно уже доказано философами всех континентов: не счастье очищает, – страдание. Вот и он отправлялся за своей законной болью. Вполне добровольно. В самом деле, если ты уже на мушке, если до пропасти осталась самая малость, почему бы не шагнуть навстречу, попытаться вырвать косу из рук костлявой. Как в той старой разудалой песне: «Ее ударил в ухо он рыцарской рукой…»
– А вдруг это обычная лихорадка? – Мадонна нервно кусала красивые губы. – Или какая-нибудь особая малярия?
– Нет, милая, – Вадим с внутренней усмешкой уловил в собственном голосе некоторую торжественность и еще более твердо повторил: – К сожалению, нет. Это не лихорадка и не малярия.
Увы, он оказался обычным эгоистом. Как очень и очень многие. В глазах у Мадонны стояли слезы, и это доставляло Дымову удовольствие. Она плакала не просто так, она оплакивала его. Сам же он к мысли о скорой смерти почти привык. Он даже успел от нее немного подустать. Иногда это тоже полезно – уставать от собственных страхов. Появляется видимость мужества, и все решается более просто, без истерик. Привыкнуть действительно можно ко всему. Как и над всем посмеяться… «Доктор! Вы прописали мне грязь, неужели она поможет?… Как вам сказать? Помочь, конечно, не поможет, но будем привыкать к землице, дорогой!..» Вот так же у него. Сперва недоумение с ужасом, с медлительным осознанием предстоящего, затем постепенное угасание страха, вытеснение его чем-то покойным и вечным, о чем не думалось раньше. Во всяком случае подобной обостренности ума Вадим не помнил уже давно. В самом деле, легкий мозг – это мозг прежде всего необремененный. А чем обременен мозг живущего? Разумеется, жизнью…
– А ведь я… Я твоему Сереже Катрин сосватала. – Невпопад призналась Мадонна. – Из ревности. Думала, ты ее по-прежнему любишь.
