найти другое время.
– В салон просят, – сказал Матвеичев.
– Меня? – приподнялся Иван Кузьмич. – Кто просит?
– Насчет хлеба.
Иван Кузьмич давно ждал этого неприятного объяснения и все же подготовиться к нему не успел.
– Обратись к помполиту, – буркнул он. – Пускай разберется...
– Корней Савельич там. Только без вас невозможно, – настаивал Матвеичев. – Никак.
В салоне шестеро матросов сидели перед полными мисками. Возле каждого из них лежало по куску хлеба.
– Что у вас тут стряслось? – с нарочитой беспечностью спросил Иван Кузьмич.
– С хлебом нас жмут, – поднялся со скамьи Марушко. – Жмут так... спасу нет. Что ни день, пайку уменьшают. Сегодня к обеду дали по куску хлеба, и все.
– Я приказал рыбы не жалеть. – Иван Кузьмич обернулся к боцману.
– На одной рыбе не поработаешь, – заговорил пожилой кочегар. – Мы все отдаем палубе. Сил не жалеем. Но и нам отдайте что положено. И так-то замотались за неделю... Не люди стали.
– Все? – сухо спросил Иван Кузьмич и обратился к стоящему в стороне Корнею Савельичу: – Вы объяснили команде наше положение?..
– По три раза на день объясняет, – перебил его Марушко. – Все разъяснил. Только разъяснениями брюхо не набьешь.
– И тем не менее, – сухо остановил его капитан, – до возвращения в порт придется работать на сокращенном пайке.
– Какая ж это работа? – проворчал кочегар. – И так-то ноги не держат. Шуруешь, шуруешь у топки. А потом нож в руки и айда на подвахту, шкерить.
– По шестнадцати часов не отходим от рыбоделов, – подхватил Марушко.
– Вечером, на смене вахт, соберите общее собрание, – сказал Иван Кузьмин помполиту. – Пускай выскажутся не трое-четверо, а вся команда.
– Нам собрание не нужно! – закричал Марушко. – Мы хлеба хотим!
– Матросу положено восемьсот грамм на день, – настаивал кочегар. – Положите их на стол.
– Как вы разговариваете?! – одернул его Иван Кузьмич. – Идет война, на фронте, не щадя своих жизней, борются с врагом ваши братья, отцы. Наш долг, долг советских людей внести хоть какой-то вклад в общее дело.
– Здесь не армия! – дерзко уставился на капитана Марушко. – На губу не посадишь!..
– Надо будет – посажу, – жестко оборвал его капитан.
– Сажай! Сам-то поел досыта, побрился с одеколончиком, выспался. А мы щетиной обросли. Гляди. – И Марушко провел ладонью по небритой щеке.
– Я ем то же, что и все, – с трудом сдерживая готовый прорваться гнев, ответил Иван Кузьмич и подумал: «Вот чем ты перетянул людей на свою сторону!»
– Ничего! – Щучий рот Марушко растянулся в злой улыбке. – Вам не хватит за общим столом, так и в каюту принесут...
– Чего болтаешь? – неожиданно вмешалась повариха. – Зря тебя, паразита, из тюрьмы выпустили. Поспешили.
– Слыхали! – Марушко обернулся к выжидающе притихшим товарищам. – Горбатимся, калечимся круглые сутки. И нас еще попрекают!..
Оборвала его резкая трель судового звонка.
Все замерли.
– Тревога! – негромко произнес капитан. – По местам!
Тяжело дыша, он пробежал проход, рубку и выскочил на открытое крыло.
Над траулером кружили три самолета: большой и два поменьше. Солнце уже скрылось за горизонтом. Небо на востоке потемнело. В последних закатных лучах боевые машины казались красными. Не верилось даже, что на красных самолетах... враги.
И, словно отвечая на сомнения Ивана Кузьмича, крайняя машина отвалилась от строя. Слегка накренившись, она плавно разворачивалась на траулер.
В два прыжка Иван Кузьмич оказался в рубке. Не отрывая взгляда от самолета, он положил руку на холодную рукоятку машинного телеграфа.
В мертвой тишине рубки очень четко прозвучал шепот третьего штурмана:
– Торпедоносец.
Иван Кузьмич стиснул холодную рукоятку. Почему-то вспомнилась дымящаяся папироса рядом с белыми пальцами Бассаргина.
Самолет стремительно приближался. Вот он выровнялся. Лег на боевой курс. Капитан скорее угадал – по тому, как дернулся в воздухе самолет, – чем увидел, как от фюзеляжа отделилась торпеда.
– Лево руль! – крикнул он. И рывком отвел от себя рукоятку машинного телеграфа.
Широкая черная стрелка скользнула по циферблату на «Самый полный».
«Ялта» круто сворачивала направо. Слева на темном море появился пенистый бугор. Он быстро приближался к носу траулера.
Пальцы капитана стиснули оконный поручень.
Медленно, до жути медленно заворачивала «Ялта». Казалось, что судно стоит на месте, слегка переваливаясь с боку на бок...
След торпеды показался у носа траулера. Мгновение! Секунда. Еще секунда. Бурун появился справа от носа.
Второй самолет круто снижался на «Ялту».
«Истребитель!» – отметил про себя Иван Кузьмич.
Встречая врага, яростно залился над рубкой пулемет, заглушил рев пролетающей над судном машины.
Резко обожгло лежащую на поручне кисть левой руки. Иван Кузьмич отдернул ее, но взглянуть на рану не успел. У форштевня и левее рубки взметнулись высокие курчавые всплески. Бомбы!
И снова нарастает густой басовый гул. Снова заходит самолет.
Страшной силы удар тряхнул траулер. Нос его подскочил высоко над морем и тут же зарылся в волну.
На палубе кричали:
– В машинное ударила!
– Тонет, тонет! Гляди, тоне-ет!
– Бей пожарную тревогу!
Иван Кузьмич оцепенел. Он ничего не мог понять. Кто тонет? Где пожар? И почему одни голоса звучат на палубе тревожно, почти отчаянно, а другие радостно?
Капитан не видел из рубки, как истребитель, сбросив бомбы, пронесся низко, почти над мачтами, и вдруг вздрогнул, словно ударился о невидимое препятствие в воздухе, и, потеряв и без того незначительную высоту, шлепнулся брюхом о воду. Подскочил, ударился еще раз и еще и слился с темным морем. Иван Кузьмич посмотрел на залитую кровью кисть.
Внизу послышался характерный свист стравливаемого пара. Судно быстро теряло ход.
Иван Кузьмич подскочил к переговорной трубке, связывающей рубку с машинным отделением. Вытащил из блестящего медного раструба пробку. Дунул в него.
– Кочемасов слушает.
– Докладывай.
– Бомба ударила небольшая, весом примерно...
– Куда ударила? – перебил капитан. – Какие повреждения?
– Бомба пробила подзор и разорвалась на фундаменте машины.
– Короче.
– Я не стану перечислять повреждения. Их много...
