Из записной книжки. Родители молодого горца были против его брака с русской девушкой. Но она, видимо, очень любила своего аварца. Однажды он получил от нее письмо, написанное на аварском языке. Жених тотчас показал письмо родителям. Те читали его, не веря своим глазам. Они так растерялись, что тут же, держа необыкновенное письмо в руках, разрешили сыну привести эту девушку в свой дом.
Из записной книжки. Язык для писателя - все равно что для крестьянина урожай в поле. Много зерен в каждом колоске, много колосьев - не сосчитать. Но если бы крестьянин сидел сложа руки и смотрел на свой урожай, то, в конце концов, он не взял бы ни одного зерна. Рожь нужно жать, потом молотить. Однако и молотьба еще только половина дела. Предстоит очистить умолот, отделить чистые зерна от плевел, от сорняков. Потом надо молоть муку, месить тесто, печь хлеб. Но самое главное, пожалуй, - помнить, что, как бы ни велика была нужда в хлебе, нельзя израсходовать все зерно. Самое лучшее зерно крестьянин оставляет на семена.
Писатель, работающий над языком, больше всего похож на крестьянина.
Говорят: дети срубили дерево, на котором водилась сорока, и разорили ее гнездо.
- Дерево, почему тебя срубили?
- Потому что я ничего не могло им сказать.
- Сорока, почему твое гнездо разорили?
- Потому что я очень много трещала.
Говорят: слова как дождь: один раз - великая благодать, второй раз хорошо, третий раз - терпимо, четвертый раз - бедствие и напасть.
ТЕМА
Не ломай дверь - она легко открывается ключом.
Не говори: 'Дайте мне тему'.
Говори: 'Дайте мне глаза'.
'Дорогие товарищи, у меня есть большое желание писать. Но я не знаю о чем. Дайте мне нужную злободневную тему, и я напишу замечательную книгу'.
Нередко с такой просьбой обращаются молодые люди в Союз писателей, в редакции журналов или в газеты, лично к писателю. Получаю такие письма и я. Получал их и мой отец. Он, бывало, качал головой и говорил:
- Молодой человек хочет жениться, - но вот беда - не знает на ком. Нет на примете ни одной девушки, неизвестно к кому посылать сватов.
Воспоминание. Однажды в Союз писателей Дагестана поступило письмо от Абуталиба. Поэт просил творческую командировку на месяц в далекие горные аулы. На заседании правления Абуталиба спросили, о чем же именно он хочет писать, на какую тему. Старый поэт рассердился:
- Разве знает охотник, что попадется ему - заяц, гусь, волк или красная лиса? Разве известно бойцу заранее, какой подвиг он совершит в бою?
Я был на том заседании. Слова Абуталиба запали мне в сердце. Меня всегда удивляют люди, которые докучают писателю просьбами рассказать о его творческих планах на ближайшие годы. Конечно, общее направление своей работы писатель держит в уме. Наверное, может запланировать написание романа или трилогии, но стихи… Стихи приходят неожиданно, как подарок. Хозяйство поэта не подчиняется жестким планам. Нельзя запланировать для себя: сегодня в десять часов утра я полюблю девушку, встретившуюся мне на улице. Или: завтра к пяти часам вечера я возненавижу какого-нибудь подлеца.
Стихи не похожи на цветы в розарии или на клумбах - там они все перед тобой, их не нужно искать, - но похожи на цветы в поле, на альпийском лугу, где каждый шаг обещает новый, еще более прекрасный цветок.
Чувства рождают музыку, музыка рождает чувства. Что же поставить на первое место? До сих пор не решен вопрос, что появилось сначала - яйцо или курица. Точно так же: писатель порождает тему или тема порождает писателя? Тема - это весь писательский мир, это весь писатель. Без темы его не существует. У каждого писателя она своя.
Мысли и чувства - птицы, а тема - небо; мысли и чувства - олени, а тема - лес; мысли и чувства - серны, а тема - горы; мысли и чувства дороги, а тема - тот город, куда дороги ведут и где они сходятся.
Моя тема - родина. Мне не надо ее искать и выбирать. Не мы выбираем себе родину, но родина с самого начала выбрала нас. Не может быть орла без неба, горного тура без скалы, форели без быстрой и чистой реки, самолета без аэродрома. Так же не может быть писателя без родины.
Орел, ходящий лениво меж кур на дворе, - уже не орел. Тур, пасущийся в колхозном стаде, - уже не тур. Форель, плавающая в аквариуме, - уже не форель. Самолет, стоящий в музее, - уже не самолет.
Точно так же не может быть и соловья без соловьиной песни.
Еще о теме. С детства мне дорога одна картина. Если откроешь, бывало, маленькое окно отцовской сакли, сразу увидишь широкое зеленое плато, расстелившееся, словно скатерть, у ног аула. Скалы со всех сторон наклонились над ним. В скалах извиваются тропинки, которые в детстве мне напоминали змей, а отверстые входы в пещеры всегда были похожи для меня на пасти зверей. За первым рядом гор виднеется второй ряд. Горы округлены, темны и как будто мохнаты, словно верблюжьи спины.
Теперь я понимаю, что где-нибудь в Швейцарии или Неаполе есть места и покрасивее, но где бы я ни был, на какую бы земную красоту ни смотрели мои глаза, все же я сравниваю увиденное с далекой картиной моего детства, с картиной, вставленной в маленькую рамочку окошка сакли, и вот перед ней бледнеют все остальные красоты мира. Если бы не было у меня почему-либо родного аула и его окрестностей, если бы не жили они в моей памяти, то весь мир был бы для меня грудью, но без сердца, ртом, но без языка, глазами, но без зрачков, птичьим гнездом, но без птицы.
Это вовсе не значит, что я свою тему замыкаю в тесные пределы своего аула и своей сакли, это не значит, что я возвожу вокруг своей заповедной темы высокие крепостные стены.
Бывает поле, на котором срезаешь плугом толстый пласт земли, но под срезанной землей виднеется новая мягкая земля. Бывает поле, на котором срезаешь плугом тонкий пласт земли, но под срезанной землей - жесткие камни. Бывает поле, на котором не срезаешь еще и тонкого пласта, а камни видны. Я не намерен пахать и разрабатывать такое поле, ибо я знаю - доброго урожая на нем не будет.
Свою любовь к родной земле я не хочу держать на привязи или стреноженной, как коня, который хорошо потрудился, а теперь должен пастись на зеленом приволье. Я снимаю с коня уздечку и похлопываю его по влажной горячей шее: иди пасись, набирайся сил. В моем чувстве родины есть что-то доброе и спокойное, как в коне, пасущемся на свободе.
Я не хочу все явления мира искать в моей сакле, в моем ауле, в моем Дагестане, в моем чувстве родины. Наоборот, чувство родины я нахожу во всех проявлениях мира и во всех его уголках. И в этом смысле моя тема - весь мир.
Помню, в далеком и сказочном Сантьяго меня разбудили петухи. Я проснулся, и несколько мгновений мне казалось, что я нахожусь в маленьком каменном ауле. Так сантьягские петухи оказались моей темой.
В Японии, в еще более сказочном городе Камакуре, я присутствовал, когда выбирали королеву красоты. Японские красавицы проходили чередой перед нами. Я невольно сравнивал их с той, с моей единственной, оставшейся в аварских горах, и не находил в них того, что есть в моей королеве. Так японские красавицы и даже японская королева красоты оказались моей темой.
В Непале, вдоволь налюбовавшись на буддийские храмы, на королевские дворцы, на двадцать два источника, отгоняющих все болезни, все чары и вообще все зло мира, я в конце концов поднялся на крутые высоты Катамандских гор. И вот эти горы напомнили мне родной Дагестан, и сердцу при виде их стало теплее, чем при виде важных и пышных дворцов и храмов. Обыкновенные горы оказались для меня дороже причудливых архитектурных сооружений. Я подумал, что не волшебные источники, но эти горы могут прогнать все болезни, а из сердца - все зло. Так буддийские храмы и горы Непала оказались вдруг моей темой.
После больших и шумных индийских городов меня привезли в небольшую деревеньку близ Калькутты. На просторном гумне шла молотьба, быки кружили по золотым пшеничным снопам. Ни один музей, ни один театр в мире не доставил столько радости моему сердцу, как эти медленные быки, мнущие, молотящие своими копытами золотые пшеничные снопы. Словно я побывал и в родном ауле, и в детстве. Так индийская деревенька близ Калькутты оказалась моей темой.
Я видел: в горах Индонезии бьют в барабаны так же, как у нас в горах; по улицам Нью-Йорка ходил кавказец в черкеске; в Стамбуле и Париже живут печальные горцы- самоизгнанники, самые несчастные люди на земле; в Лондоне на выставке демонстрировалась керамика - изделия балхарцев, прославленных гончаров; в Венеции поражали зрителей канатоходцы из лакского аула Цовкра; у букиниста в Питсбурге я наткнулся на книгу о Шамиле.
Отовсюду, от любого места, куда бы я ни уехал, протягиваются ниточки к Дагестану.
Плохо воину, когда с саблями нападает на него сразу несколько человек. Он не может защитить себя одновременно и со спины и спереди. Но если найдется скала, о которую можно опереться спиной, дела не так еще плохи: ловкий и сильный боец может сразить и двух, и трех врагов, если он опирается спиной о скалу.
Дагестан и есть для меня такая скала. Он помогает мне выстоять в самые трудные минуты.
Путешественники привозят домой песни тех стран, где они побывали. И только со мной беда - куда бы я ни поехал, я отовсюду привожу песни о Дагестане. С каждым новым стихотворением я словно узнаю его заново, понимаю заново и люблю заново.
Неисчерпаем и бесконечен для меня родной Дагестан.
Из записной книжки.
- Орел, о чем твоя самая любимая песня?
- О крутых горах.
- Чайка, о чем твоя самая любимая песня?
- О синем море.
- Ворон, о чем твоя самая любимая песня?
- О лакомых мертвецах на поле брани.
В литературе тоже свои птицы: орлы и чайки. Один воспевает горы, другой воспевает море. У каждого своя родина, своя тема. Но есть и вороны! Эти больше всего любят самих себя. Ворон, когда выклевывает глаза у мертвых на поле боя, не задумывается - то ли это глаза героя, то ли это глаза труса. Я знаю литераторов, которые сегодня делают то, что выгодно делать сегодня, а завтра будут делать то, что будет выгодно делать завтра.
Еще о теме. Тема - сундук с добром. Слово - ключ от этого сундука. Но добро в сундуке должно быть свое, а не чужое.
Иные литераторы прыгают от одной темы к другой, не успевая разработать ни одну из них. Они открывают крышку сундука, ворошат верхнее тряпье и поспешно бросаются дальше.
