Долгие часы они скрашивали разговорами. Сначала Алекс рассказывала Герману про маленькую Россию – несколько кварталов на окраине индустриального города Вирджинии, в которых она росла. Про маму, которую она никогда не видела, про далекий грохот взрывов, к которому привыкаешь. Про порт, про бессонные ночи, про ожидание корабля. И гораздо позже – про консульство.
Герман всегда внимательно слушал. Потом стал рассказывать сам. Про семью, про то, как четырнадцать лет назад его младшего брата вместе со всеми семилетними детьми забрали в ВУЗТы, воспитательные центры закрытого типа, призванные заменить семью, не справляющуюся с воспитанием детей. Там, в изоляции от пагубного влияния окружающей среды, подальше от наркотиков и преступности, их растили до полного совершеннолетия, прививали ответственность, порядочность, сознательность, патриотизм и прочие бесценные качества. Герман говорил, что за прошедшие годы связь с братом как-то потерялась, что он ничего не слышал от него больше двух лет. Вспоминал, что первого сентября не увидишь больше на улицах взволнованных нарядных первоклашек с ранцами за спиной и гладиолусами в руках – ведь теперь ВУЗТы забирают детей каждый год.
Рассказывал про службу. Про то, как их крейсер патрулировал пролив Крузенштерна, когда разразился третий конфликт с Японией из-за Курильских островов. Про то, как в составе миротворческих сил они курсировали вдоль берегов Коста-Рики, Панамы и Колумбии во время карибских нарковойн. Про эвакуацию российских дипломатов из Нигерии в разгар вооруженного передела африканского нефтяного рынка после развала мультинациональных корпораций. Про сопровождение кораблей Красного Креста в погибающую от СПИДа Замбию, у которой не хватило денег купить у фармацевтических компаний лицензию на производство лекарств от ВИЧ-инфекции.
Прошло две недели, и равнодушный, чужой и безразличный человек стал для Алекс почти родным, а его незаметная забота и сдержанное внимание располагали к себе все больше. Даже по ночам Алекс наконец перестал мерещиться на его месте седеющий офицер российского консульства. Только вот что стояло за этим – благодарность, привычка или что-то еще, она не могла понять. Да и не хотела.
А Герман дал ей новое имя, и оно навсегда заменило «Алекс». Сашенька. Саша.
Когда жизнь дарит тебе что-то хорошее, никогда не следует расслабляться, потому что за ее щедрость непременно придется расплачиваться.
Герман вернулся с дежурства на взводе, бросил термопаек, с размаху плюхнулся на койку и сцепил руки за головой.
– Черт! – с чувством выдохнул он.
Страх холодными пальцами вцепился в сердце и резко дернул вниз.
– Что случилось?
– Пришел приказ сменить курс. А мы всего в пяти днях от Питера!
– А что с нами?
Герман покачал головой. Потом ответил:
– Завтра утром к нам подойдет сторожевой крейсер и заберет тех, кого мы приняли… Тех, кого приняли официально.
– А нельзя?.. – начала было Саша, но он ее перебил:
– Нет. Никак. Иначе кавторанг потеряет должность.
– Кавторанг?
– Командир Устинов, – пояснил Герман. Встретил ее непонимающий взгляд и слабо улыбнулся: – Кавторанг. Капитан второго ранга. – Потом помрачнел: – Устинов – хороший мужик. Он с самого начала знал, что у нас нелегалы на борту. И решил, что в порту мы вас как-нибудь незаметно высадим, а там – кому какое дело, на чем вы приехали… Не с собой же вас брать, в самом деле! Зато теперь, понимаешь, если он сдаст вас сторожевому крейсеру, то в штабе ВМФ об этом непременно узнают. А за такое нарушение его как минимум снимут с должности.
Саша не понимала.
– Неужели нельзя объяснить?.. Неужели не поймут?
Герман криво усмехнулся:
– Эх, мало ты о нашем флоте знаешь!
Саша подавленно молчала. Ну почему, почему от нее ровным счетом ничего не зависит?
Герман опустился рядом, укутал Сашу покрывалом, обнял. Он больше ничего не мог поделать – он и так уже сделал больше, чем мог.
Саша проснулась оттого, что Герман осторожно, но настойчиво тряс ее за плечо. В иллюминатор был виден краешек мутно-серого неба. Раннее утро? Или поздняя ночь?
– Вставай. Быстрее!
– Что, что такое? – бешеный стук сердца громом отдавался в ушах.
– Мы заходим в ближайший порт. Официально – на дозаправку. Кавторанг придумал. Для вас это единственный шанс сойти.
Саша бестолково заметалась по каюте. Она не совсем проснулась, да еще этот оглушающий стук в ушах!
Надо столько всего спросить!
Да, что-то надо спросить – непременно. Что-то очень важное…
Что?
Герман, кажется, понял ее состояние – стал говорить простыми короткими фразами:
– Это не Россия. Это латышский порт Лиепая. Тебе надо добраться до Риги. До Риги. Запомнила? Отсюда до Риги идет поезд. В Риге садись на любой монорельс в Россию. Поняла? Показываешь карточку беженки, говоришь, что у тебя – право транзита. – Герман сунул ей в руки небольшую, плотно набитую чем-то сумку. Потом помахал перед лицом тонкой папкой. – Здесь все твои документы. Смотри, вот я кладу их во внутренний карман. Здесь, – он показал бумажник, – деньги. Наличные. Все, что смог собрать. Положи себе. Не потеряй. Саша, ты все поняла?
Она кивнула в ответ, отчаянно стараясь не разреветься. Опять земля уходит из-под ног, снова она стремительно падает, падает в никуда…
– Сашенька, слушай меня, – Герман крепко взял ее за плечи, – Саша, все будет хорошо. Главное – пересечь границу с Россией. Пойдем, у нас очень мало времени.
Воздух серых сумерек оказался холодным и неожиданно тяжелым. Трап уже спустили, и в густом тумане по нему тихо скользили вниз призрачные фигуры.
– Постарайтесь держаться вместе, – напутствовал Герман, – так безопаснее. Ты все запомнила? Тебе надо в Ригу, а оттуда – на любой монорельс в Россию.
Саша кивала, с трудом заставляя себя делать каждый шаг. Воздух резко пах йодом. Плеск волн растворялся в густом тумане. Сырость пробралась за воротник, холодными струйками потекла по спине. Дрожали руки.
Трап. У поручней – несколько размытых фигур. Да и вообще – все вокруг расплывается дрожащими кляксами. Наверное, из-за тумана.
Лицо Германа совсем близко. Оно не расплывается – оно очень четкое. Кажется, оно никогда еще не было таким четким.
Надо – надо что-то сказать на прощанье. Ох, сколько всего надо сказать – а времени нет. Почему же она ничего не говорила – ведь у них было столько долгих дней? А оставшихся мгновений едва ли хватит на самое главное. Да и что оно – самое главное?
– Герман, мне надо тебе сказать…
Слова не шли. Так уже было.
Герман помнил. Кивнул.
– Я знаю.
Теперь надо заставить себя отпустить рукав его жесткого кителя и шагнуть на первую ступеньку.
Надо.
Надо!
Шаг вниз. Как в бездну.
Спустившись на причал, Саша обернулась. Ей показалось, что там, наверху, все еще стоит Герман. Но наверняка она сказать не могла – палуба растворялась в колеблющемся тумане сырых сумерек.
