внезапно, будто ужаленный, завертелся на месте.
Калантар-муаллим, раздувавший мангал крышкой от бака, топнул ногой и прикрикнул на собаку:
- Убирайся отсюда!
Кумган присел на задние лапы, поднял голову, посмотрел прямо в глаза Калантару-муаллиму, и Агабаджи показалось, что Кумган сейчас вцепится в Калантара-муаллима, укусит его, но, к счастью, Кумган только залаял громко, обежал вокруг мангала и стремглав выскочил на улицу.
Кумган понесся по направлению к морю, но берега не достиг, дал большой круг и, снова забежав в поселок, по той же улице вернулся обратно, влетел через калитку во двор, остановился, высунул язык и посмотрел на Калантара-муаллима.
Шашлыки с шипением зажаривались на мангале.
Офелия закричала:
- Кумган! Кумган!
Кумган посмотрел на веранду.
Офелия, торопливо спустившись с веранды, замедлила шаги, не решаясь подойти совсем близко к собаке, и, взяв из тарелки, которую держала в руке, несколько теплых кусочков шашлыка, бросила Кумгану; Кумган понюхал эти кусочки, слюна пузырилась у него по краям закрытой пасти, поднял голову, посмотрел на Офелию и вдруг стал громко лаять, Агабаджи испугалась, что Кумган действительно укусит эту девочку, или суетящегося вокруг мангала Калантара-муаллима, или кого-нибудь другого, но опять, к счастью, Кумган никого не тронул, выбежал на улицу понесся к морю, и на этот раз до самой ночи уже не возвращался.
Когда ночью Кумган вернулся во двор, гости уже уехали.
На мангал давно вылили ведро воды, девочки спали под верандой, в комнатах Башира-муаллима свет был погашен. Нухбала устал проклинать в душе могилу отца Башира-муаллима и наконец заснул под навесом. Только Агабаджи не спала в такую пору и лопатой перекапывала землю у забора. Накануне, когда гости уходили, Фарман-муаллим осрамился: несмотря на то что он выпил много простокваши, его все же вырвало у забора, и теперь Агабаджи пришлось хорошенько поработать лопатой, чтобы Агабаба, вернувшись домой, не увидел этого безобразия; Агабаба вскоре должен был появиться после своей второй смены.
В эту ночь Агабаджи подумала, что на деньги, которые получит от этих квартирантов, она ни колец для своих невесток не станет покупать, ни для дочек ничего не сделает, потому что деньги таких людей пользы не принесут. Может быть, подумала Агабаджи, купить телевизор, только ведь на их деньги, как назло, плохой, неудачный телевизор купишь.
В эту ночь Кумган посмотрел на Агабаджи, послушал тихое бормотание женщины, воровато, уголком глаз посмотрел на второй этаж, потом между деревьями прошел в дальний конец двора.
И в эту ночь кошки обнаружили вкусные куски шашлыка, брошенные Офелией Кумгану, и насладились ими, Кумган не прогнал кошек со двора и с зайцами не стал связываться, можно сказать, всю ночь просидел на каменном заборе, глядя на море и скалы.
У этой истории с шашлыком оказалось продолжение. После этого дня чуть ли не каждый вечер на машине Калантара-муаллима приезжали гости, и приготовленные Калантаром-муаллимом шашлыки Адиль таскал на веранду; Калантара-муаллима не покидало превосходное настроение. (Однажды так получилось, что Калантар-муаллим в присутствии Агабаджи пошутил с Баширом-муаллимом, хотя Калантар-муаллим при других не разговаривал с Баширом-муаллимом и вообще был неразговорчивый человек: Калантар-муаллим, показывая на свои красные 'Жигули', сказал Баширу-муаллиму: 'Маленькая машина, Башир-муаллим, гости не помещаются'. Калантар-муаллим сказал это и рассмеялся; когда Калантар-муаллим смеялся, у него на тонкой и длинной шее надувались жилы, а во рту зубы золотые блестели. 'Ничего, аллах даст, скоро купишь 'Волгу'... Честное слово, купишь! Пусть только мой ребенок сдаст экзамены...' И Башир-муаллим тоже расхохотался, но Агабаджи не поняла, что тут смешного, вообще-то Башир-муаллим был человеком, который иной раз смеялся просто так.)
Запах шашлыка впитался в эти деревья, в этот забор, в эти стены. И казалось, вся округа пропахла шашлыком, и жена Амиргулу Хейранса в субботу в бане пожаловалась поселковым женщинам:
- Из-за этого шашлычного запаха по вечерам все окна, двери закрываю! Амиргулу, бедняга, в такой духоте дома сидеть не может.
Зубейда, натирая спину стоявшей перед ней секретарше поселкового Совета Сугре, не смогла удержаться, съязвила:
- Ну и ну! Вот, значит, почему твой пьяница дома не сидит!
Из-за этих слов разразился такой скандал, какого в это лето в бане еще не было, и женщины с трудом растащили Хейрансу и Зубейду. (Секретарь поселкового Совета Сугра с недотертой спиной закричала, что вызовет сюда милиционера, и Хейранса, а особенно Зубейда, хорошо знавшие секретаря поселкового Совета Сугру, поняли, что пора кончать, обычно у Сугры слово не расходилось с делом.)
Агабаджи про себя сказала: 'Вы-то чего не поделили... Никому и невдомек, что я, дура, терплю...'
Однажды вечером Нухбала распетушился по поводу квартирантов и сердито спросил у Агабаджи: когда они уберутся отсюда?
'Глупость я сделала, Нухбала! Без ножа меня зарежут, потом уберутся к себе в ад!' Это Агабаджи сказала мысленно, а сыну ответила-так:
- Больной торопится, хочет есть, но груша вырастает в свое время, Нухбала! Уж мало осталось, родной!
Насколько домоседкой была Амина-ханум, настолько непоседливым был Башир-муаллим, это был человек как ртуть, и, когда днем он бывал дома и никаких гостей не предвиделось, Башир-муаллим, надев полосатые пижамные брюки, часто спускался во двор, ходил на море, а дома расхаживал в широких трусах. У этого мужчины была привычка, стоя перед курятником, кормить кур хлебом, и каждый раз он прихватывал для этой цели большой тендирный чурек.
- Цып-цып-цып-цып,- повторяя это, он разламывал, крошил хлеб, бросал курам и наблюдал, как они клюют крошки.
Башир-муаллим говорил Агабабе:
- Слушай, ну что за куры теперь пошли! Клянусь тобой.- Башир-муаллим вытягивал полные мясистые губы, как будто кто возражал против этих слов Башира-муаллима.- Да будет весь мир твоей жертвой, у нас в районе были куры прямо как павлины, все, какие есть на свете цвета, все были у этих кур. Клянусь! А теперь, куда ни приедешь, во всех дворах - белые инкубаторские! Слушай, разве так можно?! И почему так получилось?! Слушай, можешь ты мне это объяснить?
Иногда Башир-муаллим садился на скамейку под тутовым деревом и, широко разведя в стороны руки, прохлаждался в тени. У Башира-муаллима была еще одна своеобразная манера спасаться от жары, она состояла в том, что Башир-муаллим одним духом выпивал полный тонкий стакан водки, потом садился на скамейку во дворе, потому что, говорил Башир-муаллим, в такую жаркую погоду у человека внутри должно быть так же горячо, как снаружи, и вот, после того как температура внутри и снаружи уравняется, человек будто бы почувствует прохладу. Башир-муаллим много говорил, потому что если бы говорил меньше, то не смог бы усидеть на скамейке.
Башир-муаллим говорил Агабабе:
- Мой отец, да упокоит аллах твоих отца и мать, завещал мне, что надо прятать от людей три вещи. Клянусь, только три вещи! Первое, это - деньги! Клянусь! Прячь, потому что деньги вызывают зависть, а кому какое дело, что у тебя есть?! Второе, клянусь тобой, прячь жену! А третье - не говори никому, куда идешь! Не говори - и все! Если едешь в Шемаху, скажи еду в Шеки, пусть тебя ищут в Шеки, да, пусть тебя разыскивают в Шеки!
Агабаба не мог смотреть на Башира-муаллима, потому что, как уже было сказано, Башир-муаллим красил волосы и усы и от него всегда пахло духами или одеколоном, а Агабаба такие вещи терпеть не мог; и все же красить волосы или не красить - это было личное дело Башира-муаллима, ему виднее, но было и еще одно обстоятельство, которое каким-то боком касалось и Агабабы, потому что Башир-муаллим и Амина- ханум жили в доме Агабабы и были они мужем и женой, то есть состояли в законном браке.
Агабабе, в общем, было все равно, где Башир-муаллим прячет свои деньги и почему скрывает свое местонахождение, но вот что касается его жены, то Агабабе совсем не нравилось, что Калантар-муаллим
