— В это время года ветры очень непостоянны. Когда мы отплыли, стоял штиль, но мы все же двигались вперед, пока ветер не стих совсем.
— Ты обычно знаешь, как поведет себя ветер, — сказала Марта.
— Иногда и я ошибаюсь. Твой отец знает все про ветер не хуже меня, и он нас отпустил.
— Ну, он больше человек сухопутный. Вы хоть переночевали где-нибудь? У Аманов?
— Нет, — сказала моя Дорна. — Мы так и не добрались до них из-за тумана, а потом стемнело. Не понимаю, зачем надо было всю ночь рыскать по болотам.
— Я тоже не понимаю, — неожиданно вступилась Файна. — Надеюсь, у тебя все было и Ланг чувствовал себя удобно.
— У меня всегда все есть на «Болотной Утке»… Вам было удобно, Джон?
— Очень!
— Как тебе лодка? — спросил Дорн. — А помнишь ту, на которой мы плавали в Мэне?
Но пока мы сравнивали достоинства лодок, Дорна-старшая хранила упорное молчание. Совершенно очевидно, она тоже была из тех, кому «это не понравилось». Файна, похоже, не относилась к их числу. Кто же еще? Марта? Мой друг?.. Но он перевел разговор на другие темы; только сейчас я осознал, какому тяжкому испытанию подвергся, и почувствовал себя крайне неудобно. Мнение Дорна значило для меня очень много.
Впрочем, когда после ужина он, Дорна и я обсуждали наши планы, сидя в первой зале, он ни словом не обмолвился о затянувшемся плавании. Вместо этого мы заговорили о том, когда мне лучше ехать — завтра, но одному, или послезавтра.
— Я советовала Джону ехать послезавтра, — сказала Дорна брату, — чтобы он смог повидать Сомсов.
Дорн согласился; окончательное решение было принято, и я не знал, радоваться мне или печалиться. Рассудок подсказывал, что надо как можно скорее оставить Дорну; я даже побаивался ее, но было так тяжело пожертвовать даже минутой общения с нею.
— Будет завтра дождь? — спросил Дорн сестру.
— До самого вечера, и сильный.
— Ты уверена?
— Да, да… уверена.
— Так же, как насчет ветра?
— Именно так!
Она отважно встретила взгляд Дорна, но щеки ее пылали. Дорн продолжал глядеть на сестру с выражением, мне непонятным. Ее же лицо было сердитым и одновременно смущенным.
Потом она сказала, что устала и пойдет спать.
Я поднялся. Дорн продолжал сидеть.
— Мы с Джоном так замечательно провели время, — сказала Дорна и вышла, не глядя на нас.
Наступило молчание; наконец Дорн предложил пойти посидеть в библиотеке. И снова, когда я шел за ним, чувство вины мучило меня, однако Дорн, казалось, пригласил меня исключительно затем, чтобы по карте проследить мой маршрут, обговорить места моих стоянок, посоветовать, как лучше держать Фэка в городе, и обсудить сложную ситуацию, возникшую в связи с тем, что меня видели на перевале.
Огонь пылал в очаге посреди комнаты. Длинные поленья были положены так, чтобы давать больше света; когда они прогорали, их пододвигали, и пламя вновь пылало ярко. Капли дождя, падавшего в трубы, шипели на углях. Сидя на скамье рядом, Дорн прочитал мне ответ лорда Моры на письмо деда. Мора искренне заверял, что то, что я оказался на перевале вместе с Дорном, было расценено правильно и не вызвало никаких кривотолков. Разумеется, со стороны должно было показаться, будто я замешан в дела Дорна, Дона и юного незнакомца, однако сейчас это абсолютно не волновало меня; мысли мои были о другом.
— Я допустил серьезную ошибку, — сказал Дорн.
— Ах, нет, что ты!
— Я слишком многое держал от тебя в тайне. Не говорил, чем занимаюсь. Ты вполне можешь сказать, что ничего не знал о наших намерениях.
Я кивнул, поняв, куда он клонит.
— Расскажу, где побывал, что видел и как радушно меня везде встречали.
— Я рад, что у тебя остались такие впечатления… — сказал Дорн, помолчав. — Не будь ты консулом, мне ничего не пришлось бы скрывать и я постарался бы показать тебе вещи, как они видятся мне.
— Теперь, познакомившись со всеми вами, я гораздо лучше стал понимать твои взгляды.
Дорн в упор посмотрел на меня и, казалось, задумался.
— И все же не слишком поддавайся нашему влиянию, — сказал он после паузы. — Мы судим пристрастно. В любом случае я не верю, чтобы человек со стороны мог действительно понять нас.
— Почему бы и нет, если он честен, умен и проницателен? Неужели ваши взгляды так уж непостижимы?
— Одной честности и ума — мало. Надо видеть глубже, обладать чувственным знанием.
Это начало меня раздражать. Почему они считают, что я не способен понять их?
— Так ли уж вы отличаетесь от нас?
— Думаю, все равны в том, что они люди, но ощущение жизненных ценностей у нас разное.
— Хорошо, предположим, некто уже долго живет в вашей стране, в точности следуя всем вашим обычаям.
— Это только начало. От него потребуется большее. Конечно, ему придется смириться с отсутствием многого из того, что окружало его дома. Он должен научиться радоваться нашей жизни, сроднясь с нею, а не глядя на нее как на объект изучения. И все происходящее в Островитянии должно волновать его до глубины души.
— Ты думаешь, нельзя понять явление, просто изучая его?
— Явление, но не образ жизни. Его нужно не только знать, но и чувствовать.
— Какого же рода эти чувства?
— Ну, хотя бы… Нет, этого не передать словами.
— Ты совсем как Дорна. Веришь в первую очередь чувствам. Если чувство нельзя выразить словами, оно сомнительно.
— Но какая разница?
— Без слов чувство нельзя понять.
— Нужно просто чувствовать, и все!
Я рассмеялся, отчасти над Дорном, отчасти над своими безуспешными попытками переубедить его.
— В чем-то мы с Дорной похожи, а в чем-то совсем нет, — коротко сказал мой друг. — И проявляется это по-разному. Мне было очень непросто понять, то есть почувствовать, почему вы, американцы, думаете и ведете себя так, а не иначе, и до конца мне это так и не удалось. То был для меня хороший урок. И теперь я думаю, что иностранцу тоже почти невозможно понять нас до конца.
— Хорошо, хоть «почти». Значит, нам не хватает остроты чувств?
— Я не то хотел сказать.
— Дорн, мне ненавистна сама мысль о том, что я никогда не смогу тебя понять. Ты приводишь меня в отчаяние. Когда я только приехал, меня одолевали очень странные чувства, непонятные, страшные, но понемногу я стал привыкать и уже не ощущал себя таким растерянным.
— Дорна считает, что со временем ты поймешь нашу жизнь.
— Правда?
Сердце у меня забилось.
— Она сама сказала. Они с дедом говорили о том, насколько иностранцы способны понять нас, как раз накануне того, как ты вернулся от Фаррантов. Дед так и не высказался определенно, я сильно сомневался, но Дорна сказала, что некоторые могут, и назвала среди них тебя.
— Интересно, что она теперь думает?
Дорн какое-то время молчал.
