— Вам действительно удалось найти общий язык?
— Не всегда, но мы очень много говорили о торговле с заграницей и о политике, и тут понимание было полное. Хотя, конечно, взгляды у нас разошлись. Кстати, порою она бывает и очень красноречива. Но ты и вправду сомневаешься?
Дорн резко поднялся и обернулся ко мне, стоя спиной к огню.
— Почему тебе так хочется походить на нас?
— Не знаю, как насчет «походить», но мне хотелось бы хоть как-то понять вас.
— Это одно и то же! И что же ты хочешь понять?
Единственное, что пришло мне на память, — это минуты смятения, пережитые рядом с Дорной, а из них — самое болезненное: мысли о том, что в чем-то я кажусь ей ущербным.
— Просто мне не нравится быть чужаком.
Дорн не поспешил опровергнуть меня.
— Но что так беспокоит тебя? — спросил он наконец. — Почему ты считаешь чужаками нас?
— Потому что вы не кажетесь мне чужими, а я для вас — чужой.
— Должно быть, мы кажемся тебе очень странными.
— Иногда странными, но не чужими!
— Это потому, что ты здесь, а мы живем своей обычной жизнью и ты видишь только ее.
— Нет, потому что и там, в Америке, ты не казался мне чужим.
— Мы устроены проще, и наша цивилизация дает человеку больше уверенности в себе, — сказал Дорн с расстановкой.
Что можно было на это ответить?
— Греки и варвары — не так ли? — заметил я.
— Скорее, греки и римляне. Но мы — не греки. Вспомни «Республику» Платона. Они верили в законы и в сильную власть, направляющую действия каждого. Впрочем, есть одна вещь, для которой все это не имеет никакого значения, — это наша дружба.
— Кажется, это единственное, на что можно положиться.
— Да, можно.
Ответа и не требовалось, настолько сильно и весомо прозвучали эти слова. Мы оба долго молчали…
— Интересно, что ты подумал о Дорне, когда понял, что она заранее рассчитывала на двухдневное плавание? — сказал Дорн. — Тоже, наверное, показалось странным? Тогда, за ужином, все всё поняли. Она знала, что за день вам не обернуться.
Я покраснел до корней волос, но Дорн в этот момент носком подталкивал поленья к центру очага.
— Да, она знала, — ответил я, — и сказала мне про это вскоре после того, как мы отплыли.
— Но не до тех пор, пока вы не успели отплыть достаточно далеко, в этом я уверен.
— Во время завтрака, но начался отлив, и можно было вернуться.
— Но стоял штиль.
— «Болотной Утке» не нужен сильный ветер.
— Я не виню Дорну. И тебе не нужно ее защищать.
— Если уж винить, то скорее меня. Я не хотел возвращаться. А она дала повод.
Я наполовину солгал: Дорна и не предлагала вернуться.
— И тебя я не виню тоже. Просто спросил насчет странностей. Можешь ничего не объяснять.
— У меня на душе неспокойно. Дома это посчитали бы дикой выходкой, но ведь здесь — не Америка.
— Я знаю, что подумали бы в Америке.
— Дорна сказала, что и здесь есть люди, которым это не понравится.
— Когда она это сказала?
— Сегодня.
— Разное бывает, — ответил Дорн. — Многое зависит и от самих «беглецов». Полагаю, ты решил, что в Островитянии это принято, потому что иначе Дорна не взяла бы тебя с собой?
Он взглянул на меня, словно желая, чтобы я подтвердил его догадку, но я не мог этого сделать.
— У меня не было определенного решения. Я принимал ситуацию такой, какая она есть.
— Ты вполне мог бы предложить вернуться — в такой форме, чтобы Дорна не обиделась, решив, что поступает предосудительно.
— Скорее всего, я даже не подумал об этом.
Дорн возился с поленьями.
— Лучше бы она этого не делала, — сказал он, сильным пинком загнав полено вглубь очага, — но теперь мое мнение ничего не изменит.
Пламя снова задышало жаром мне в лицо. Вопросы, один за другим, готовы были сорваться с губ; внести ясность казалось жизненно необходимым. Но Дорн опередил меня.
— Джон, я забочусь о тебе больше, чем кто бы то ни был здесь. Давай прекратим этот разговор. Ни ты, ни Дорна не виноваты.
— Я не виню ее.
— Не вини и себя.
— Мне не в чем себя винить.
Дорн коротко рассмеялся, но лицо его было мрачно. Его слова отозвались во мне радостно и больно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
11
СОМСЫ. ГОРОД
По совету Дорна, я предполагал навестить Сомсов в их провинции, в Лории, на обратном пути в Город. К вечеру третьего дня, когда солнце уже садилось, я подъехал к «каменным воротам с вырезанными на них двумя волчьими головами», о которых рассказывал Дорн. В прохладном осеннем воздухе повсюду поднимались, змеясь, струйки дыма — горели опавшие листья.
Когда мы проезжали через ворота, Фэк ускорил шаг. Ровная, ухоженная дорога, петляя, уходила в густые заросли молодых елей.
Из-за елей перед нами — так резко, что Фэк испуганно шарахнулся в сторону, — выступили двое — мужчина и женщина. Ярко-красные лучи солнца пробивались сквозь темную зелень деревьев. На ее фоне фигуры незнакомцев выделялись так живо и ярко, что казались нереальными. Мужчина, черноволосый, молодой, приятной внешности, был в желтой рубахе и пестрой расстегнутой куртке, у женщины, тоже молодой, волосы с золотистым отливом были заплетены в косу; на лицах у обоих играл яркий румянец.
Я натянул поводья и назвал свое имя. С минуту незнакомцы молчали, пристально глядя на меня. Потом юноша резко подошел ко мне и отрывисто произнес:
— Сомс!
— Брома, — так же отрывисто сказала девушка.
— Мы ждали вас завтра утром, — добавил Сомс. — Дорн известил нас о вашем приезде. Наш дом — ваш дом.
Теперь я вполне понимал значение этих слов и поблагодарил Сомса.
