Немного погодя бешеный порыв ветра промчался над палубой, срывая наши пледы и завывая в снастях; небо помрачнело, и тугие струи дождя косо протянулись с юго-запада. Дождь барабанил по доскам палубы, клокотал в шпигатах. Корабль тяжело переваливался с боку на бок. Туман обвил нас плотным изжелта-зеленым кольцом.
Я лег поздно и долго не мог заснуть. Судно продвигалось вперед, вспарывая грузные валы, катившие с юго-запада, и я то и дело просыпался, настолько велико было нервное напряжение, и без того возраставшее весь день. Завтра, в пятницу, 4 января 1907 года, мое долгое путешествие подходило к концу.
Больше всего в этой новой стране меня, наверное, будет мучить одиночество, но ведь это была земля Дорна. Он был там, за морскими хлябями. Я живо видел и чувствовал его: его дышащее силой доброе лицо, его неизменное дружелюбие, его властную уверенность и его тайну.
3
ПЕРВЫЕ НЕДЕЛИ В ОСТРОВИТЯНИИ
Сияющее ясной, безоблачной голубизной небо встретило меня, когда я вышел на палубу. Следуя почти прямым курсом на север и миновав мыс, образованный остроконечными коричневатыми скалами, мы вошли в закрытый залив. Впереди низко навис в небе огромный белый купол. Белые персты его отрогов упирались в землю, окутанную голубоватой дымкой, отчего казалось, что купол, невесомый, парит в воздухе. Справа и слева, на одинаковом расстоянии, высились снежные остроконечные гиганты, похожие на стражей. Они были так высоки и могучи, что даже за сто миль подавляли своими чудовищными размерами, и море явно достигало их укрытых туманом колоссальных оснований. Нетрудно было догадаться, что купол был не чем иным, как главной вершиной Островитянии — Островной горой.
Я постарался поскорее управиться с завтраком, ведь так много еще предстояло увидеть, а якорь будет брошен через два часа. Поскольку мне нужен был совет, а я вполне доверял месье Перье и он был мне симпатичен, то, как только он появился на палубе, я поведал ему свои чувства, касающиеся Дорна. Француз, так же как Ислата Сома, посоветовал мне тут же написать моему другу и не переживать из-за различия наших взглядов. Было что-то чрезвычайно располагающее в манерах месье Перье, и я почувствовал себя преисполненным благодарности, когда он предложил позаботиться обо мне на берегу, и было решено, что в тот же день я в его компании представлю свои верительные грамоты, а затем мы отправимся к нему обедать.
Вскоре берег, к которому мы направлялись, темно-зеленой полосой показался на горизонте; нос корабля точно, как стрелка компаса, указывал на бледную точку вдали — пункт нашего назначения. Целый час, не отрываясь, я смотрел, как она приближается, растет. Поначалу она выглядела узкой белой полоской, над которой пышно вздымался розовый купол; вот слева, поднимая залитую солнцем главу, показалась гора пониже; полоска ширилась, приобретая более ясные очертания, превращаясь в размытый прямоугольник все более контрастных цветов. Наконец стало видно, что это действительно город: он стоял у самой воды, обнесенный низкими стенами из бурого камня, за которыми виднелись две расходящиеся мачты, похожие на вилочку — грудную кость птицы, и коричневато-желтые, серые и розовые фасады каменных домов теснились на трех холмах.
Но мне пришлось оторваться от этого зрелища, чтобы собрать вещи, расплатиться с прислугой, и как раз, когда я был занят всеми этими делами, винты парохода смолкли, и через несколько минут заскрежетали якорные цепи.
Вновь выйдя на палубу, я увидел, как от пристани к нам подходит широкий тяжелый баркас с низкой осадкой. На палубе лицом к нам стояли четыре гребца, отмечая ритм короткими звуками, похожими на щелчки кнута. Баркас продвигался быстро, слегка раскачиваясь, и белая пена расходилась по обе стороны его тупого носа; гребцы налегли на весла, и, неожиданно резко развернувшись, баркас так ловко причалил к нашим сходням, что этому маневру мог бы позавидовать самый бывалый моряк.
Через минуту двое стройных молодых людей в островитянской одежде, без головных уборов, уже были на палубе нашего судна и очень вежливо и расторопно просмотрели наши документы. Перье, Уиллс и я, уже прошедшие обследование в Св. Антонии, первыми спустились в баркас. Багаж опустили вслед за нами, и по сигналу с палубы баркас быстро отчалил. Все четверо гребцов и рулевой были одеты в темные облегающие фуфайки, коричневые бриджи и сандалии на босу ногу. Все они были стройные, мускулистые, с небольшими, красивой формы головами, загорелыми лицами, и тяжелый труд, казалось, служил для них развлечением.
Старина, надежность, покой — таковы были мои первые впечатления; потом я обратил внимание на кипящую кругом деятельность. То тут, то там быстро скользили по воде баркасы, управляемые так же искусно, как наш. От восточного причала отчалило тяжелое, обтекаемой формы судно с двумя вильчатыми мачтами; два прочных рангоута служили перемычкой, большие коричневые паруса раздувались, ловя попутный ветер; полоса белой пены тянулась с подветренной стороны. Судно слегка накренилось, набирая скорость, и направилось к выходу из гавани. На пристани и в доках размеренно двигались маленькие разноцветные фигурки. Во всем ощущался какой-то почти неземной покой. До нас доносились всплески весел, но ни на пристани, ни в доках не было слышно ни единого крика, ни грохота и лязга работающих машин.
На каменной пристани нас встречали полтора-два десятка людей: человек пять официальных представителей Островитянии, Гордон Уиллс, ожидавший брата, мадам Перье с двумя дочерьми и несколько других европейцев. Меня тут же окружили и представили всем, в том числе рослому, полному мужчине — немецкому посланнику графу фон Биббербаху. Затем мой багаж и багаж месье Перье погрузили в ручную тележку, и мы пешком направились в Город: я шел рядом с мадам Перье, а ее муж — впереди, ведя под руки дочерей.
Проходя мимо узкого дока справа, мы обратили внимание на множество стоявших там двухмачтовых судов, тяжелых, отливавших лаковым глянцем, с которых выгружали открытые ящики с крупными красными апельсинами. Воздух над доком был пропитан их запахом. Потом из большого прямоугольного бассейна донесся другой запах, смолистый и сладковатый. Мадам Перье, говорившая по-французски, растягивая слова, объяснила, что у каждой провинции есть в этом порту свои доки, пирсы и склады, и что на этом острове расположены доки провинции Карран, откуда и прибыли апельсины, и гористой провинции Виндер, находящейся в юго-восточной части Островитянии, и что резкий сладкий запах издает патока, доставленная из Виндера. В этот момент из открытых ворот пакгауза, мимо которого мы проходили, пахнyло шоколадом.
Месье Перье настоял на том, чтобы проводить меня до гостиницы, и я был рад его компании, потому что от непривычной размеренности окружающей жизни, от яркого солнечного света, новизны и более всего — от этого странного, словно сонного, покоя мне было слегка не по себе.
Мне отвели большую комнату с каменными стенами, Крытыми большими коричневыми занавесями из мягкой Шерсти. На лакированном полу лежал коричневый шерстяной ковер. Обстановка была вся деревянная и состояла из невысокой кровати с довольно жестким матрасом, льняными простынями и очень мягким коричневым шерстяным одеялом; несколько стульев стояло вокруг стола, простого, без всякой вычурности; в углу располагался большой квадратный платяной шкаф, а рядом — умывальник с огромным тазом и массивным кувшином из коричневой глины. Нигде не было никаких узоров или орнамента — все было прямоугольным, массивным, добротным, окрашенным в одну гамму: глубокий, с красноватым отливом коричневый цвет дерева и мягкий светло-коричневый цвет шерстяной материи. По обе стороны окна в темно-синих глазурованных вазах стояли два пышных букета алых цветов высотой около четырех футов.
Багаж внес за мной в комнату островитянин в обычном рабочем костюме — синей вязаной фуфайке, коричневых бриджах, чулках и сандалиях. Он был породистой внешности, крепко сложен и держался со спокойным достоинством. Спросив, не хочу ли я вымыться с дороги, он прикатил большую глиняную ванну на колесиках, принес кувшин горячей воды и целую кипу мягких белых шерстяных полотенец. Потом осведомился, когда я буду завтракать. Я наугад ответил, что в час. Островитянин растерянно улыбнулся, и я
