Они поднялись на борт и увидели табличку, указывавшую на лестницу с надписью: «Каюты первого класса: А1–А8».
— Сюда, мама, — сказала Виктория, и они двинулись по узкому коридору, изучая по очереди каждую дверь. Поминутно миссис Дрейк тяжко вздыхала, жалуясь то на боль в коленях, то на грязный ковер.
У одной из кают немолодой мужчина и его сын-подросток, видимо, никак не могли справиться с дверным замком.
— Дай-ка я попробую. — Эдмунд забрал ключ у мистера Робинсона и аккуратно вставил его в замок. Повернув ключ несколько раз, резко тряхнул дверь, и та подалась, чуть не провалившись внутрь. Сама каюта была скромных размеров — с двумя койками, диваном, туалетным столиком и маленькой смежной душевой. В иллюминатор виднелась красивая водная гладь.
— Койки, — сказал мистер Робинсон, и его лицо немного осунулось.
— Ничего страшного, — ответил Эдмунд.
— Прошу прощения. — В каюту всей своей массивной тушей сунулась, захватив обоих врасплох, миссис Дрейк. Мистер Робинсон поправил пенсне, впуская это огромное фиолетовое чудище. — Мне просто интересно: каюты с правого борта — такие же, как с левого? Я забронировала с правого, а мне дали с левого. Что вы на это скажете? Вы такое когда-нибудь видели?
— Я не знал, что можно указывать свои предпочтения, — сообщил мистер Робинсон. — И что они могут у кого-нибудь быть.
— Видимо, нельзя, — ответила дама на первое заявление и проигнорировав второе. — Миссис Антуанетта Дрейк, — добавила она. — Очень приятно.
— Джон Робинсон, — спокойно представился джентльмен, который вовсе не хотел так скоро заводить знакомства и теперь жалел, что сразу не закрыл за собой дверь. Он вежливо поклонился. — Мой сын Эдмунд.
— Очень рада с вами познакомиться. — Миссис Дрейк прищурилась и окинула их взглядом с ног до головы, словно пытаясь определить, ее ли круга люди. В конце концов все решила первая буква на двери каюты. — Эдмунд, какой на вас очаровательный костюм. — Она протянула руку и нечаянно коснулась лацканов; мальчик удивленно отпрянул. — Да я не кусаюсь, — со смехом сказала она. — Не бойтесь. Готова поклясться, что костюмчик новенький.
— Только вчера купили, — признался Эдмунд, слегка покраснев и потупив взгляд.
— И до чего ж очаровательный — одобряю ваш вкус. Сколько вам, кстати, лет — шестнадцать или семнадцать? Как мило. И такие тонкие черты. Вы должны познакомиться с моей дочерью Викторией. Мы ищем приятных попутчиков.
— Мы как раз хотели подготовиться к отплытию, — через минуту сказал мистер Робинсон, шагнув вперед, чтобы выпроводить ее в коридор.
— Ну, мне пора, — тотчас подхватила она. — Мы с дочерью — в каюте А7. К моему стыду — с левого борта. Уверена, что за время путешествия мы с вами станем лучшими друзьями.
— Не сомневаюсь, — ответил мистер Робинсон.
Когда она выбралась из каюты, мистер Робинсон с Эдмундом нервно переглянулись.
— Да не волнуйся так, — сказал Эдмунд. — На борту куча пассажиров. Нам придется с ними общаться. Нас никто здесь не знает.
— Возможно, — с сомнением произнес мистер Робинсон.
Пока миссис Дрейк устраивалась в каюте А7, выискивая в ней как можно больше недостатков, сорока футами ниже — в каюте Б7 — мисс Марта Хейз сидела на краю маленькой койки, стараясь не расплакаться. В свои двадцать девять Марта выглядела так, словно ей вот-вот стукнет сорок. В волосах появились неровные седые прядки, а кожа загрубела. Однако, несмотря на это, ее все еще можно было назвать интересной женщиной. Она поднялась на борт около часа назад и за это время успела разложить одежду и вещи в своей маленькой каюте. Теперь ей нечем было заняться. Марта путешествовала одна и еще ни с кем не подружилась. В Антверпене она хотела купить с десяток новых романов и затем уединиться в каюте на все время путешествия. Но в конце концов отказалась от этой антиобщественной затеи и ограничилась тремя книгами и новой шляпкой, которая защищала бы от солнца и позволяла отдыхать на палубе. Вынув из кармана золотые часы, она открыла их и пристально посмотрела в лицо Леону Брильту — бельгийскому учителю, с которым у нее почти полтора года был роман. Глядя на его смуглое лицо с карамельными глазами, Марта закусила губу, чтобы не разрыдаться. Снова защелкнув футляр, она встала и резко вздрогнула всем телом.
— Начинается новая жизнь, Марта, — вслух сказала она. — Довольно глупостей.
В этот самый миг Марта Хейз, миссис Антуанетта Дрейк, ее дочь Виктория, мистер Джон Робинсон, мастер Эдмунд Робинсон и все 1323 пассажира «Монтроза» одновременно подскочили — вверху раздался величественный, долгий и низкий гудок, и члены судовой команды закричали хором, словно ангелы небесные:
— Все на борт! Все на борт!
«Монтроз» приготовился к отплытию.
Генри Кендалл полюбил море еще в детстве, когда его отец Артур читал ему рассказы о корабельной жизни из небольшой коллекции книг, стоявшей на полке над камином. Отцу и сыну нравилась одна история, — об Уильяме Блае и его приключениях на борту английского военного корабля «Баунти»,[1] — нравилась, правда, по разным причинам. Артур становился на сторону Флетчера Кристиана и мятежников, поскольку ненавидел садизм и напыщенную власть. Но для Генри подлинный рассказ начинался лишь после того, как Блай сел в небольшую лодку и поплыл, ориентируясь по компасу и звездам, — все остальное было лишь прологом. Генри презирал мятежников с их вопиющим неуважением к военно-морскому начальству и придумал собственную идеальную концовку: Флетчер Кристиан вовсе не доживал свои дни как вольный человек на островах Южного моря — за совершенное преступление его должны были вздернуть на виселице.
Генри поступил матросом на флот в пятнадцать лет. Убежденный холостяк, он с самого начала посвятил себя морю и медленно, но упорно продвигался по офицерской службе, однако, к превеликому своему разочарованию, так и не получил командной должности. В сорок два он узнал, что независимая Канадская Тихоокеанская компания ищет опытных старших помощников капитана для новой флотилии из шести трансатлантических судов, и тотчас подал заявление, попутно удивившись своей готовности покинуть Военно-морской флот Ее Величества. Опыт и уверенность пригодились ему на собеседованиях, и через три месяца он уже возглавил «Персевирэнс» — судно, совершавшее регулярные рейсы из Кале в Нью-Йорк. Теперь, в пятьдесят, он был капитаном пассажирского парохода «Монтроз», отплывавшего утром среды, 20 июля 1910 года из Антверпена в Квебек. Глядя на свое отражение в зеркале каюты, Генри Кендалл печально думал о том, куда катится корабельный мир.
Как обычно, капитан поднялся на борт часа за два до отплытия, чтобы в одиночестве изучить карты и проложить маршрут на бейдевинд, но с ним неожиданно поздоровался молодой человек лет под тридцать, бодро представившись:
— Билли Картер, новый старпом.
— Новый кто? — удивленно переспросил капитан Кендалл, рассердившись только из-за того, что раскрыл рот, наполнил легкие воздухом и нашел в себе силы ответить этому нахалу. Картер оказался раскованным парнем с копной рыжевато-каштановых курчавых волос, синими глазами, выразительными ямочками на щеках и веснушками на носу — все вместе производило впечатление ожившего персонажа иллюстрированного журнала. Капитан Кендалл позволял себе разговаривать только со старшими офицерами. На корабле существует строгая иерархия, которую ни в коем случае нельзя нарушать, и он считал, что иерархия эта должна распространяться не только на обязанности, но и на общение.
— Старпом, сэр, — ответил Картер. — Билли Картер. К вашим услугам. Рад знакомству, — добавил он, подмигнув и тряхнув кудрями.
Кендалл нахмурился, потрясенный фамильярностью парня.
— А где мистер Соренсон? — спросил он властно, даже не посмотрев Картеру в глаза.
— Мистер Соренсон?
