Белая Богиня

Ведические гимны славят его как героя, держащего на себе небо, то есть столб дыма, который поднимается вверх, когда в его честь зажигают огни, и как всеведущего бессмертного, который решил жить среди смертных. Таким образом, когда Геракл убивает Гериона и уводит его скот, он одерживает победу над одной из своих ипостасей.

В некоторых частях Уэльса праздник урожая все еще сохраняется в виде ярмарки. Сэр Джон Рис отмечает, что в 50-х годах девятнадцатого века холмы Фан Фах и Южный Баррил в Кармартеншире в первое воскресенье августа становились местами паломничества оплакивающих Хлева Хлау, но люди говорили, что хотят «оплакать на горе дочь Иеффая»[172]. Интересно, что то же самое заявляли еврейские девушки после изгнания и реформ Второзакония, чтобы скрыть свой траур по Таммузу, палестинскому двойнику Хлева Хлау. Однако во время валлийского возрождения[173] этот обычай был объявлен языческим и запрещен.

Вот история Хлева Хлау (переведенная леди Шарлоттой Гест), которая представляет собой вторую часть «Сказания о Мате, сыне Матонви». Хотя это и не сага, изложенная высоким стилем, как сказание о Кухулине, к тому же частично она испорчена посягательством бога Водена (Гвидиона) на чужую территорию, однако это лучшее резюме единой поэтической Темы.

Первая часть сказания повествует о том, как Гвидион украл священных свиней Прадери, короля пембрукширского Аннума, для Мата, сына Матонви, короля Северного Уэльса. Мат описывается как священный король древнего типа, главное достоинство которого заключено в его ногах. Кроме тех случаев, когда на его королевство нападали и ему приходилось участвовать в битве. Мат должен был держать ногу на коленях священнослужительницы. Должность держательницы королевской ноги сохранялась при валлийских королевских дворах вплоть до раннего средневековья, а потом ее отдали мужчине. Власть в королевстве Мата передавалась по женской линии, и его наследниками считались сыновья его сестры. Один из них, Гилвайтви, попытался узурпировать трон, соблазнив царствующую королеву, держательницу ноги Мата, пока тот участвовал в военной кампании. Мат использует всю силу своего волшебства, устраняет соперника, а потом решает взять в жены свою племянницу Арианрод. Держать ногу значило защищать короля, так как пятка была уязвимым местом всех священных царей и королей. Вспомним пятку Ахилла, пронзенную стрелой Париса; пятку Талоса, пронзенную булавкой Медеи [174]; пятку Диармойда, пронзенную щетиной вепря Бенна Гулбана; пятку Харпократа, укушенную скорпионом; пятку Бальдра (датская версия мифа), пронзенную прутом омелы, брошенным богом Холдером, которого подзуживал Локи; пятку Ра, укушенную волшебной змеей, подосланной Исидой; пятку Мопса Лапифа, укушенную черной змеей в Ливии; пятку Кришны в «Махабхарате», пронзенную стрелой, которую выпустил его брат Джара Охотник. Талос ближе всего к Ахиллу в версии мифа, приводимой Аполлодором, в которой причиной его смерти названа рана в ногу от стрелы Пеанта, наследника Геракла.

Поскольку недавно я имел несчастье наступить на пиренейскую гадюку, которая в восемь раз ядовитее английской, то я могу вполне определенно утверждать, что «Серебряный остров», «Белая земля», «Вращающийся остров», куда священный король отправляется после смерти, являлся ему в воображении, когда его кусала гадюка или скорпион или поражала (вероятно) намазанная ядом стрела. Сначала я испытал боль, потом меня рвало, а потом я стал терять зрение. Небольшой серебряный кружок появился у меня перед глазами и вскоре стал большим островом с четкими очертаниями бастионов. Берега становились все шире и шире, словно я приближался к острову по морю. Когда я направился домой, то не видел, куда иду, а потом остров стал медленно вращаться по часовой стрелке. Не могу сказать, повернулся бы он положенные четыре раза, если бы яд был посильнее или если бы я, подобно священным царям и королям, твердо знал, что должен умереть, но видение стало блекнуть задолго до того, как мне дали противоядие. Я благодарен судьбе, что в отличие от моего младшего сына, который сидел у меня на плечах, родился не в день зимнего солнцестояния. Нога у меня болела несколько месяцев, и я едва ходил. В конце концов каталонский доктор прописал мне припарки из листьев дикой оливы, и за три дня опухоль и боль как рукой сняло. Традиционное лекарство имеет мифологическое значение так же, как лекарственную ценность. Из дикой оливы была дубинка Геракла, и соответственно древесина ее — первое средство против яда.

Мне надо было бы, естественно, вспомнить специальный эдикт императора Клавдия, упомянутый Светонием, о том, что «нет ничего лучше сока тиса против укуса гадюки». Это правильное гомеопатическое лечение, так же как дикая олива — аллопатическое. Я нашел, что Топселл в «Змеях» (1658) рекомендует сок барвинка: еще одно гомеопатическое лекарство, так как барвинок — «цветок смерти».

Сказание о Хлеве Хлау Гафесе

Мат, сын Матонви, сказал:

— Дайте мне совет, не знаете ли вы девицу, которая подошла бы мне в жены?

— Господин, — отвечал Гвидион, сын Дона, — нет ничего легче. Тебе нужна Арианрод, дочь Дона и твоя племянница, дочь твоей сестры.

Братья привезли Арианрод к Мату, и она предстала перед ним.

— Девица, — спросил Мат, — ты и в самом деле девица?

— Не знаю, господин, есть ли на свете больше девица, чем я. Тогда он взял свою волшебную палочку и низко опустил ее.

— Перешагни через нее, и я сам скажу тебе, кто ты.

Арианрод перешагнула через палочку, и тотчас появился светловолосый юноша. Он окликнул ее, и Арианрод бросилась к дверям. А еще появился младенец, которого никто не успел разглядеть, потому что Гвидион, быстро завернув в бархатное покрывало, спрятал его в сундуке в изножье кровати.

— Пусть будет так, — сказал Мат, сын Матонви. — Окрестите этого юношу и нареките Даланом.

Юношу повели крестить, а потом он взял и уплыл в море, в котором обрел свою природу и мог жить лучше всякой рыбы. Поэтому-то его и назвали Далан, сын Волны. Волна всегда поддерживала его, а смертельный удар ему нанес его дядя Гованнон. Это был третий и роковой удар.

Гвидион спал в своей кровати, как вдруг услыхал тихий плач, который доносился до него из сундука. Плач был не такой громкий, чтобы все его слышали, но Гвидион проснулся, торопливо открыл сундук и увидел малыша, который изо всех сил разворачивал бархатное покрывало. Гвидион взял его на руки и отнес женщине, чтобы она его кормила. Прошел год.

К концу первого года малыш был уже ростом с двухлетнего ребенка, а к концу второго года сам отправился во дворец. Гвидион увидел его, и мальчик его узнал и полюбил его больше кого бы то ни было. Так мальчик жил при королевском дворе, пока ему не исполнилось четыре года, а ростом и умом он был с восьмилетнего.

В один прекрасный день Гвидион отправился в путь и взял с собой мальчика. Они подъехали к замку Арианрод, и Арианрод вышла поздороваться с Гвидионом, и Гвидион тоже поздоровался с ней.

— Что за мальчик с тобой? — спросила она.

— Твой сын, — ответил он.

— Горе мне! — воскликнула она. — Зачем ты меня позоришь? Зачем ищешь моего бесчестья и никак не успокоишься?

— Если ты мучилась от стыда так же, как я, воспитывая мальчика, то невелик был твой стыд.

— Как его зовут?

— У него нет имени.

— Пусть так и будет. Никто его не наречет, пока я сама не нареку его, когда захочу.

— Клянусь небом, ты порочная женщина. Но что бы ты ни говорила, мальчик получит имя. Тебя же одно мучает — никто больше не называет тебя девицей.

В ярости Гвидион покинул Арианрод и возвратился в Кайр Датил.

На другое утро он взял мальчика и отправился с ним по берегу моря до самого Абер Меная. Там Гвидион из осоки и морских водорослей сделал лодку, а из сухих веток и сухой осоки у него при