потом навязались в компаньоны — все равно друзей у вас нет, никто вас не любит. Я тоже не люблю. Дайте мне спать.
Но Уиллоуби рывком поднял его с постели.
— Одевайтесь! Живо!
— Зачем?
— Не задавайте идиотских вопросов. Мне грозят неприятности — понятно? Но и вам тоже.
— Какие там еще неприятности? У меня все в порядке.
— Стало известно про десять процентов.
У Люмиса мгновенно сон прошел. Он забегал по комнате, ища свои трусы; его поджарые ноги, покрытые редкими топорщившимися волосами, придавали ему карикатурный вид.
— Вот они! — Уиллоуби поддел ногой лежавшие на полу трусы и швырнул их Люмису. — Вы неряха. Всегда были неряхой. Вот ваша рубашка. Может, вас еще одеть?
— Что нам теперь делать? Кому известно? Кто докопался?
Углы губ Уиллоуби искривились в презрительной гримасе. — И докапываться не нужно было! Вы сами все выдали! Завели разговор на эту тему в кабаке, при Марианне!
— Это вы начали, а не я! Вы первый!
— Я первый, вы первый! Не в этом сейчас дело! Важно, что она слышала и разболтала. Иетс знает. Трой знает.
Люмис сел на кровать; рубаха у него была расстегнута, брюки сползали. Он уставился на Уиллоуби невидящим взглядом, повторяя:
— Что нам делать? Что делать?
— Если вы в состоянии привести свои мозги в порядок, берите машину и поезжайте к Лемлейну домой. Приведите его сюда в каком угодно виде: в пижаме, голого, мне наплевать. Вот что вы конкретно можете сделать. У Троя и Иетса нет других доказательств, кроме слов Марианны. Дамочка оказалась просто жуликом в юбке! Вы, конечно, поверили ей — и дурацкой басне про ледяную ванну, и всему прочему. Нелепость! Вообразить, что такая девка участвовала в мюнхенском студенческом протесте! В драке в какой-нибудь мюнхенской пивной — это скорее! Словом, ее изобличили во лжи, она взбеленилась — и вот вам результат.
— Что же делать?
— Я ведь вам сказал, что делать! Добудьте мне Лемлейна! Лемлейн с самого начала знал про ваши десятипроцентные поборы. Так вот, нужно, чтобы он молчал и чтобы его торговая палата тоже молчала. Я ему сумею объяснить, что к чему. Если мы слетим, он тоже слетит; очень просто.
— Да, — закивал головой Люмис. — Да, да. Если вы думаете, что это правильный выход.
— Правильный! Это единственный выход! — Уиллоуби не счел нужным пояснить Люмису, что есть еще ряд моментов, по которым он желал бы заставить Лемлейна молчать. Люмис и так знал больше, чем ему можно было доверить. Господи, с какими людьми приходится работать!
Уиллоуби снял с вешалки походный китель и набросил ему на плечи.
— Помните, все должно быть сделано за эту ночь, больше у нас времени нет. Я буду ждать в своем номере.
Он погасил свет, вытолкал Люмиса из комнаты и потащил его вниз. Люмис спотыкался на каждой ступеньке; он хотя проснулся, но никак не мог прийти в себя. Уиллоуби, глядя на него, сокрушенно качал головой. И зачем только он вообще взял Люмиса в военную администрацию — да еще на такую работу! Дружба! Симпатия! Может быть, даже жалость! Никогда не нужно припутывать личные чувства к служебным обязанностям. А то кончается тем, что тебе же приходится платить по счету.
Люмис почти вслепую вел машину по темным, грязным улицам. В воздухе висела сырая мгла. Люмис, сыпля бранью, без конца протирал переднее стекло, нажимал то на акселератор, то на тормоза, стараясь набрать скорость и при этом не угодить в одну из бесчисленных воронок на мостовой. Подальше от городского центра дороги были лучше, но зато здесь стояла уже вовсе непроглядная тьма; угля не хватало, и Лемлейн ввиду экономии электроэнергии установил норму ночного освещения — один фонарь на квартал.
Наконец он доехал до нарядной, недавно отремонтированной виллы цвета лососины, где была резиденция Лемлейна. Въезжать в ворота он не стал. Он выпрыгнул из машины посреди мостовой, пробежал вдоль аккуратно подстриженной живой изгороди к массивной, прочной парадной двери и, нащупав кнопку звонка, изо всех сил надавил ее. В ответ не послышалось ни голоса, ни шагов. Нигде не зажегся свет. Люмиса прошиб пот. «Дома нет, — подумал он, — этот мерзавец не ночует дома». Что теперь делать? Что делать?
Он выхватил пистолет и заколотил рукояткой по филенке двери. В ночной тишине гулко отдался этот грохот, в котором было больше злости, чем смысла. На этот раз в окнах зажглись огни, и не только у Лемлейна, но и по соседству.
— Ja, was ist denn? Ja! Ja![27] — послышался сверху испуганный женский голос.
— Откройте! Где бургомистр Лемлейн?
— Ja! Ja!
Шаги за дверью. Наконец дверь приотворилась на цепочке.
— Amerikanischer Militar! — сказал Люмис. — Откройте! Лемлейн!
Женщина, костлявая, долговязая, в нарядном оранжевом халате с оборочками, плохо скрывавшем ее худобу, вся дрожа, откинула цепочку.
— Was ist denn?
Люмис оттолкнул ее в сторону.
— Где Лемлейн?
Она указала наверх. Люмис, все еще держа в руке пистолет, побежал по лестнице. На площадке верхнего этажа, в дверях своей спальни, облаченный в широченную ночную сорочку, стоял бургомистр Лемлейн.
— Ах, капитан Люмис! — воскликнул он с видимым облегчением. — Как вы нас испугали. Особенно мою бедную жену. Мы, знаете, привыкли к такому стуку — так, бывало, являлось гестапо, ночью, всегда ночью…
— Вы немедленно поедете со мной. Подполковник Уиллоуби…
— Что-нибудь случилось с подполковником? Но вы войдите, пожалуйста, ко мне в спальню, капитан. Здесь холодно. Я, знаете, очень чувствителен к сквознякам. Все от дурного питания, постоянно недоедаем, пища малокалорийная…
Люмис последовал за бургомистром в его спальню. Лемлейн рылся в стенном шкафу, разыскивая халат.
— Ах, моя жена, — говорил он. — Вечно она у меня наводит порядок. Потом я ничего не могу найти. Ну хорошо, ночные туфли во всяком случае должны быть здесь. — Он открыл низенький ночной шкафчик с мраморной доской.
Он надел ночные туфли, потом стащил с постели голубое стеганое одеяло и задрапировался им. Люмис смотрел на все это, постепенно приходя в бешенство от медлительности Лемлейна.
— Я вам сказал, что подполковник Уиллоуби ждет вас. Вы разве не слышали?
— Но что случилось? Что произошло? Неужели что-нибудь настолько серьезное, что нельзя даже подождать, пока я оденусь?…
Он был достаточно сведущ в новейшей немецкой истории, чтобы помнить: не следует добровольно покидать среди ночи свой дом, не зная, зачем.
— Что произошло? — повторил Лемлейн.
— А то произошло, что нас выдали. Идет дознание, и вас оно тоже не минует. Ни вас, ни нас. Сколько вам нужно времени, чтобы одеться? Чертовы фрицы — копаются, копаются, копаются!…
Он расхаживал взад и вперед, от окна с цветастыми занавесями до белой двери, меряя шагами эту веселую комнату, от безмятежности которой у него еще тревожнее становилось на душе.
— Ach, Gott! — приговаривал Лемлейн. — Это ужасно!
— Да, именно ужасно! — сказал Люмис. Лемлейн все с той же сонной педантичностью натягивал
