И надо же было так случиться, что по диагонали к Степану Степановичу оказался Клепко.
- Так он же... Сами понимаете, - сказал Степан Степанович мастеру.
- Ничего, дорогой. Возьми кого-нибудь из молодых в помощники.
Степан Степанович взял Медведева. Он встал в сторонке, засек время и начал диктовать помощнику.
- Пиши. На обработку шины ушла минута сорок секунд. Из них минута на разжимание и зажимание кондуктора. В скобках запиши: кондуктор старый.
Степан Степанович наблюдал. Медведев записывал.
Первое время Клепко не обращал па них внимания.
Движения его были четкими, отработанными, но замедленными, придержанными, он точно боялся двигаться быстрее, сделать больше, чем делал. Вот посмотрел на свет пластинку, как на бумажный рубль, не фальшивая ли? Вот взглянул на часы. Вот взял тряпку и совсем ни к чему принялся протирать станок.
- Пиши: холостое время две минуты десять секунд... Из них...
Клепко заметил Степана Степановича, заволновался, щека стала мелко подергиваться. В первое мгновение он, как видно, рефлекторно, понимая, что его засекли, начал двигаться быстрее, но затем взял себя в руки, заработал еще медленнее.
- Пиши. Тридцатая шина-минута двадцать четыре секунды. На зажимы-пятьдесят секунд. Тридцать первая шина-минута пятьдесят пять секунд. На зажимы - минута десять секунд.
Клепко не выдержал, остановил станок.
- Не могу под приглядом, не маленький, - буркнул он не Степану Степановичу, а своему бригадиру Пепелову.
- Я выполняю поручение,-сказал Степан Степанович.-Сам знаешь-перекрестный контроль.
- На кой хрен мне твой контроль?! Я и без него будь здоров, сто двадцать процентов выдаю.
- А можешь больше. Работаешь так, словно устать боишься.
- Что?! Не буду, зови мастера!
- Окопался. Сто двадцать процентов! Вот ты и сидишь на них, как клушка на яйцах.
- Не буду! Зови мастера! -заорал Клепко.
На шум спешил Дунаянц.
- Принеси-ка новый кондуктор, - попросил Степан Степанович.
Медведев выполнил просьбу.
- В чем дело, дорогой?
- Вот наша. 'рацка', - сказал Степан Степанович, подавая мастеру новый кондуктор.
Кондуктор походил на миниатюрный ксилофон, он был 'заряжен' сразу десятью шинами.
- Видите, ни одного зажима, только одна защелка.
На всю процедуру уходит двадцать пять секунд.
- Прекрасно, дорогой. А что за шум?
Клепко взъярился:
- Контроль устроили! Что я, мальчишка? Что я у вас-первый год?
- Не шуми, дорогой. Береги нервную систему. Гипертонию наживешь.
- На него ж целый кагал трудится! Думаешь, не знаю! Отставные от безделья изобретают...
- Ах дорогой, это ж отлично.
Но Клепко бушевал, и что ему ни говорили - не умолкал.
Пришлось идти к начальнику цеха.
В кабинете начальника цеха Степан Степанович, к своему удивлению, увидел Полянцева.
- Хочу поглубже вникнуть, - объяснил свое присутствие Полянцев.-А вы чем взволнованы?
Степан Степанович рассказал о стычке с Клепко и повторил в заключение:
- Окопался на своих ста двадцати процентах. Попробуй сдвинь его.
- В этом есть сермяжная правда,-заметил Кузьма Ильич.
- Жлобство есть, - возмутился Дунаянц.
Кузьма Ильич уладил конфликт, и Клепко ушел. Полянцев придержал Степана Степановича.
- Ну как, наставник?
- Все настроение портят вот такие Клепко, - в сердцах сказал Степан Степанович.-Ведь вижу-может.
- Наплюй, дорогой, с самого Эльбруса.
- Зато другие, то есть абсолютное большинство, не возражают, - сказал Кузьма Ильич. - И вообще, скажу тебе, Степан Степанович, ты не хитри. Ты народ взбудоражил и своими рамами, и молодежью. Сам знаешь.
- Возмутитель спокойствия!-добродушно воскликнул Дунаянц.
- Честно скажу, - продолжал Кузьма Ильич, - первое время я злился на тебя. И так голова кругом, и так со всех сторон: давай-давай. А тут еще отставной полковник со своими вопросами и предложениями.
- И я претензии предъявляю, - шутливо поддержал Полянцев. - Работать невозможно стало. Звонок за звонком. Кто такой Стрелков? Расскажите о наставнике Стрелкове. Как встретиться со Стрелковым? Поделитесь опытом Стрелкова...
- Какой там опыт,-возразил Степан Степанович. - Еще пузыри пускаю. А вы уже... Любят у нас всякие начинания...
- Неплохое начинание,-уже серьезно сказал Полянцев. - Вы видели - все поддержали...
- Он же не соглашался, вернее, соглашался временно,-заметил Кузьма Ильич и посмотрел на Степана Степановича лукаво.- Как, берешь бригаду или раздумал?
- Я вроде бы нашел свое место... - твердо заявил Степан Степанович.
- То-то, дорогой! Мы тебя на плохое не толкнем...
Они еще продолжали говорить ему добрые слова, всячески подбадривая и поднимая настроение.
Степан Степанович слушал, и на душе у него становилось легче.
Командир, выигравший бой на своем небольшом участке, хорошо понимает, что еще далеко до полной победы, что энская высота, взятая им, лишь одно крохотное звено в длинной цепи высот, населенных пунктов, больших и малых городов, которые необходимо занять с боями, чтобы окончательно повергнуть врага. Но все равно и после взятия этой высотки он испытывает удовлетворение, ощущает радость от выигранного боя.
Так и Степан Степанович. Он слушал своих товарищей, наливался радостью и думал: 'Значит, не зря всетаки. Значит, что-то получилось. Значит, наступать, развивать наступление'.
Он вспомнил о сыне и нахмурился. 'Ну, что ж... В каждом бою бывают потери. Без этого не обойтись. Может, еще поправится. Вернется в строй. А мне все равно вперед. Только вперед. Таков закон боя. Закон победы'.
* * *
Отец не разговаривал с Журкой ни о работе, ни о заводе, ни о других делах. И это было хуже всего. Журка узнал, что отцу стало известно о его заявлении.
- Ну и подложил ты своему отцу, - сказал Сеня Огарков.-Это не заявление. Это выстрел в затылок.
Он произнес это с таким презрением, что у Журки сжалось сердце. 'Уж лучше бы проработали. Я бы объяснил... Я бы попробовал рассказать по-честному...'
Отец ушел на работу. А Журка сидел за столом, держал в руках вилку с недоеденным куском колбасы и смотрел в окно. По небу проплывали клочковатые тучи.
Меж них изредка прорывалось солнце, окрашивая все в светлые тона, но тучи поспешно прятались от него, точно стеснялись показываться в таком неаккуратном виде.
Журка сидел долго, ни о чем не думая. Мысли, как эти тучи, рвались и разбегались, и ни за одну нельзя было ухватиться, ни одну нельзя было выразить ясно и отчетливо.
Он чувствовал, что из-за себя, из-за своей глупости, из-за поданного сгоряча по совету Кольки заявления теряет что-то дорогое и бесценное, к чему пробивался с таким трудом, что только-только нашел и
