остались на Лобном месте перед Кремлем. Головы прикрепили к высоким столбам, вокруг столбов же развешали ноги и руки.
Узнали также выговцы, что Петр I уехал за границу, чтобы еще больше укрепиться в правильности новой веры. Бросил на время гнездо невежества, тьмы и заговоров. В Амстердаме учился точить дерево и железо, работал с кузнецами, с плотниками, оттуда писал патриарху Адриану: «Мы, последуя слову Божию, бывшему праотцу Адаму, трудимся, чиним не от нужды, но ради приобретения морского пути и против врагов Иисуса Христа». Петр I из Амстердама выехал в Лондон, Вену, где изучал кораблестроение…
Амвросий, как никто другой, понимал, что этот царь будет пострашнее царя Алексея или соправительницы Софьи. Он энергичен, умен и если захочет, то скоро может уничтожить пустынь, а раскольников загнать в неведомые земли.
Всех, от мала до велика, наставник учил владеть мечом и ружьем. Посылал лазутчиков в Москву, чтобы знать, что там происходит. А там бунтовали стрельцы, которых подстрекали раскольничьи попы.
Петр видел многих царей, увидел культуру, которой жила Европа. Немедленно выехал в Москву, чтобы навсегда покончить с бунтарями-стрельцами, «защитниками» его трона. Вернулся сильным, решительным. Приказал приготовить тысячи плах и виселиц в Преображенском и в Москве. К Петру с иконой бросился патриарх Адриан, предстал перед царем, умоляя о помиловании преступников. Разгневанный царь закричал:
– Зачем ты пришел ко мне с иконою? Счел ты сие своим долгом? Возвратись и поставь образ на место! Так же, как и ты, чту я бога и Пресвятую Матерь его, но верховный мой долг и истинное благочестие обязывают меня хранить мой народ и преследовать карою злодеяния…
В Москве вопение, в Москве стон, казалось, что стонали даже стены домов, стонало небо. Амвросий стоял в стороне, скрестив руки на груди, тяжелым взглядом смотрел на победителя Петра. Смотрел и на стрельцов, которых везли к месту казни на телегах: в руках – зажженные свечи, крестились на четыре стороны, просили прощения у народа, ежели что не так. Народ же стонал, но громко крикнуть не смел, грозный царь был здесь, сурово посматривал на народ и на пакостников-стрельцов, гневно вздрагивали, топорщились его усы. Любил он смельчаков, но внутренне содрогался, когда сами стрельцы заходили на помост, закрывали платом лица, сами же надевали петли на шеи. Иные выбрасывали вверх руки с проклятым двуперстием. Не покорились царю, церкви, ибо знали, что «праведно» воевали за старую веру. Всем невинноубиенным – быть в раю. Сами же ложились на плаху, под топор кровью забрызганного палача. Пробегает холодок по телу Петра.
Многие стрельцы, имевшие от роду всего восемнадцать лет, были казнены. Некоторых же снова поверстали в полки. Поверстали, но не усмирили. Убегали смельчаки из полков, обещая жестоко отомстить Петру.
Бежал Стенька Москвитин, сын казненного стрельца, и поднял бунт в Астрахани, где служил. Поводом для бунта послужил слух, что на семь лет свадьбы будут запрещены, пока иноземцы, служащие в Астрахани, не выберут себе невест. Слух оказался верным: за одно воскресенье повенчали до ста пар. Браки все были насильственные. И еще не затихли свадебные песни, как триста стрельцов разбили Пречистенские ворота, убили караульного офицера, ударили в набат, который привлек толпы единомышленников. И началось… Воеводу Ржевского убили вместе с его детьми, убивали иноземцев и никонианцев, разграбили общественную казну, дома убиенных. Полетели посланцы на Дон, на Терек, призывая на помощь казаков.
Полки Шереметьева двинулись на Астрахань. С небывалой жестокостью усмиряли мятежников. Зачинщики были колесованы, обезглавлены, иные повешены.
Шли годы, мужал царь, разрасталась Выговская пустынь. Петр воевал со шведами, чтобы добиться выхода в море. Победа под Полтавой, война с турками. Петр вышел победителем.
Амвросий на Большом соборе сказал:
– Петр стал великим мужем, теперь ждите, что его стопы будут направлены в нашу сторону. И быть нам биту, ежели мы не сплотимся, не встанем все как один плечом к плечу.
Царь же обложил раскольников двойным податным окладом. Приказал писать книги против староверов. Дал приказ сыскать всех раскольников, проживающих в муромских лесах, дабы привести их к повиновению на пользу России. Сыскали. Доложили Петру, что все это не просто скиты и остроги, а опасное скопление единомышленников, которые могут ударить в спину, взбунтовать народ, вернуть Россию к старой вере, к невежеству и тьме.
Петр сам съездил к выговцам, и то, что он там увидел, поразило его. Это было не такое уж невежество и тьма. Понял силу. Пока не посмел трогать раскольников и даже договорился с ними, что они будут поставлять хлеб, масло, мясо, вести торговлю с Петербургом. Более того, раскольники посылали в город мастеров тонкого литья, ажурной ковки, пушкарей, ружейных мастеров. Большой совет решил: «Не гонят, не воюют, можно сделать уступку царю». На что Амвросий сказал:
– Не было бы после первой второй.
Петр боялся той свободы, что обитала за глухима лесами. Он начал слать одну комиссию за другой, чтобы без крови привести раскольников под руку царскую. Но все эти комиссии не давали успеха. Лишь хитрый боярин Самарин круто поставил вопрос: либо раскольники, молясь по старопечатным книгам, будут поминать в молитвах своих царя и его двор, либо царь объявляет им войну, будет рушить скиты, уничтожать остроги.
Знал Самарин, что этим он внесет в сердца раскольников смуту великую. И внес.
4
Семь дней не умолкали споры на Большом соборе.
Амвросий кричал:
– Если мы будем молиться за царя и его дом, то скоро тот царь прикажет нам творить духовные дела по новым обрядам. Кто поклонится царю один раз, тот повторит такое же и вдругорядь. Не быть гаму!
– Ладно ты глаголешь, Амвросий. Праведны твои слова, – отвечали горячему раскольнику более мудрые, понимающие, – мы вона создали каку благодать, живем как у бога за пазухой, а ежели случится война, то ведь быть нам биту! Все похерится и порушится. Не токмо мы, но и дети наши сгинут, вера сгинет. А что стоит нам упомянуть в тех молитвах царя и его дом? Язык не отвалится, рука тоже. А ко всему, хоша наш царь анчихрист, но ить он дан нам от бога. Дан на муки наши, бог испытывает крепость нашу.
– Крепость? – тут же ловил на слове мудреца Амвросий. – где же та крепость, ежели вы готовы упоминать в молитвах анчихриста? Где, я спрашиваю вас? А ко всему, тот царь матерно лается, табачище жрет и другим тоже делать повелевает. За такого молиться, просить у бога здравия анчихристу, дэк это ить богоотступничество!
– Все так, но ить мы приперты к стенке, нам хода нету.
Феофил Тарабанов говорил:
– Ежели нам хода нету, ежели мы находимся в безвыходности, то у нас одна путя – это всем самосожжечься и вознестись к богу в огне, смраде и дыме.
– Дурак, давно такое от тебя слышу! Воевать надо, умирать под стрелами и пулями супостатов, а не гореть, сложа руки, – гремел Амвросий: он уже был большаком собора. – Я однова плюнул в браду Алексею Михайловичу, плюю второй раз его сыну в бритую харю. Кто он? Он почти немец, женка – немка, все строит на немецкий лад. Кто не со мной, тот враг старой вере. Я собираю войско ратное и начинаю воевать царя. Встанем у врат его и сокрушим. Всяк народ нам помощник, потому как в нужде и голоде пребывает.
