для едомы. Взять меня, что мне стоит с Бураном добыть два десятка кабанов? В день по два- три буду колотить, а можно и больше. Мясо продавать – деньги. А на кой они, есть едома, лапотина – и живи в радости и веселии. Вы должны помнить главное, что вы хозяева тайги, а не губители. Не будете радеть – все сгинет. Сейте добро, а не зло. Не зря людей давят летом медведицы, потому как те люди покушаются на их малышей. На меня однова бросилась изюбриха, потому как я набрел на ее изюбренка. Едва не убила чертовка.
– А какие это красные волки?
– Это злые волки. И эти волки скоро сгинут с лика земного. Нет в них хитрости, а есть злоба. Они мельче серых, но могут напасть на человека и средь лета. Осенью же сбиваются в стаи и секут всех подряд. Серые же, мудрые, волки в стаи сбиваются только в гон, живут осторожно, тихо. Зря под выстрел не выбегут. Красным, тем все нипочем. Это самые ловкие волки. Им ничего не стоит растерзать медведя. Он еще живой, орет, а они уже рвут куски мяса. Видел я такое, живьем растащили по кускам. А вот серые – те медведей стороной обходят. Да и человека тоже. Потому вам, охотникам, надо быть осторожными с красными волками. Они как хунхузы, побежал от них – они на тебя, на них – то от тебя. Нес я однова с пасеки деда Ипата колодки, сапоги стачать задумал. Навстречу волки. Что бы ты сделал, Федьша?
– Стал бы стучать колодками и бросился на волков.
– Верна. Так сделал я. Волки подались назад, я на них, они бросились в сопку, я за ними, стучу колодками, ору, ажио у самого мороз по коже идет. Убежали. Простой вам пример. Побежите от махонькой собаки, она за вами вслед бросится: боятся – знать, она страшна. Почему медведь тут же норовит содрать кожу с головы охотника, когда охотник оплошает? А все потому, что он боится глаза человеческого. Надо мной тожить однова космач занес лапищу, когда метнулся ко мне, чтобыть глаза мои прикрыть. Ан нет, я полоснул его под себя, сунулся под ноги. Всякий зверь страшится смелого человека, человеческого глаза.
Спытайте на кошке, посмотрите ей в глаза, она их тут же отведет, отвернется, потому как видит смелость в ваших глазах. Смелость для охотника – дело заглавное. Поставил однова Степан Бережнов самострел на медведя. Попался медведь, тронул веревку, пуля перешибла ему хребет. Идет Степан да молитвы читает. Вона и винтовка вверх дулом торчит. Сработал самострел. К нему. А тут на него медведь. Он не разобрался чо и как – и деру. Перескочил Туманиху и ног не замочил. А медведь-то для него был безопасный. Со мной был случай: прыснул на меня шатун, сдернул я свою любимую бердану, чак – осечка, второй раз – тоже осечка. И пошел буром на медведя. Он на меня, я на него. Сошлись на десять шагов, медведь зафыркал, закрутил головой, не хочет смотреть мне в глаза, а потом круть – и деру.
– А страшно было? – спросил Гераська.
– Еще как. Вы покажите мне человека, который бы сказал, что он никого не боится, с таким я сроду на охоту не пойду. Удерет при первой же оплошке, а может и сгинуть от зверя.
– А какой самый смелый зверь в тайге? – зашумели малыши.
– Заяц, заяц, детки.
Ребятня засмеялась: заяц трусишка, и вдруг смелый.
– Так слушайте, не трус заяц, а смельчак. У него одно опасение в ногах, а у тигра когти, клычины, у медведя тоже, волк рвет зубами, как ножом режет. А у зайца одни ноги. Идешь, бывало, смотришь: сидит заяц под елью, ухом не поведет. Сидит себе и глаза косит, будто говорит: а я тебя не боюсь. Разве тебя допустит медведь аль тигр, волк ли так близехонько? Нет. Ежли замыслил кто тебя убить, то затаится, что и не увидишь. А тут всего зайца видишь – а он сидит. Волк, ежли ты без ружья, может показаться, медведь тоже безоружного не боится, а вот заяц – хоть ты и с ружьем, не трусит. Хитрый зверюшка. Подобрал я однова на снегу зайчонка. Выкормил. Он вырос. И скоро понял, что я его защита, совсем осмелел, стал гонять Жучку, догонит ее и почнет передними лапками молотить, будто Жучка – барабан. Она визжит от боли, спешит спрятаться под крыльцо. А Жучка была медвежатницей. Храбрым стал, потому как ему бояться некого. Разумом дошел, что он голова всему. Потом у нас был волчонок, ему от зайца тоже покоя не было. Гонял почем зря, будто за своих собратьев мстил, что их волки пожирают. Главное – обрести уверенность, познать свою силу.
– Дядь Макар, а все говорят, что самый опасный зверь – рысь.
– Страшнее кошки зверя нет, – хохотнул Макар. – В тайге нет неопасных зверей. Все чуть да опасны. Меня один раз чуть дикой козел не забодал. Стрелял я в него, заднюю ногу пулей перебил – козел убегать. Я за ним, догнал. Не стал патроны тратить, схватил за рог, дело по осени было, а второй рукой нож достаю, ружье в сторону поставил, а он как двинет меня под дых, я и сел на зад. Нож в сторону, обеими руками ухватился за рога. Козел прет на меня рогами, а они острющие – вот-вот всадит мне их в шею. Сидя-то не могу свалить козла набок. Начал звать на помощь друга. Услышал. Бежит. Прибежал он, в упор выстрелил в козла. А я упал на траву и отдышаться не могу. Значит, и козел страшен, коль без ума к нему подходить. А рысь и того больше. Затаится на дереве, смешается с листвой – попробуй заметь. Но ты охотник и должен заметить. Глаз надыть с детства набивать на такое, не то беда. Сиганет на спину – и пропал. В тайге главное – не ходить одному: упал ли, ногу подвернул, особливо зимой, тоже сгинешь, а там зверь навалится, и помочь некому.
– А почему вы один ходите?
– А потому что нет единомышленника. А разве можно ходить с человеком, ежли у него думка в голове другая… Вот вы дорастете до охотников, ходите только парами. В ваши годы еще можно друга обрести. Ну а теперь марш по домам. Скопом пять верст да под охраной Бурана быстро отмашете. Кто шибко боится, может у меня ночевать, – хитро улыбнулся Макар.
Но после такого урока даже Семка Шишканов, пяти лет от роду, смело пошел вперед. Буран рядом, он точно выполнит наказ Макара и проводит детей до Ивайловки…
Так и жил Макар, не для себя, а для детей. Чаще стали забегать и взрослые. Наговоры Кузихи не прошли даром. Но можно ли верить этой гадине, если Макар стал помогать тем, кто живет в бедности? Если он ловец душ людских, то опять же не говорит людям, что, мол, не верьте в бога, грешите. Наоборот, учит детей добру, взрослым о том же говорит.
Но видел Макар, что люди на подходе к пасеке подолгу крестились, шептали молитвы, потом уж шли к его домику: отвели, мол, дьявольское наваждение. Он же угощал гостей медовухой, а тем, кто помогал качать мед, наливал полные туески меду, каких бы они размеров ни были. Транжирил мед, как говорил Хомин, деньгу шальную пускал на ветер.
Буран тоже радостно встречал гостей. Не лаял на людей. Макара спрашивали:
– А пошто он не лает?
– Хозяин не лает, чего же ему лаять. Пес умный, врага не пропустит, да и потом с ним можно словом обмолвиться, – усмехался, видя, как от последних слов ежились гости. Знал: оговорен он в народе, да так, что и врагу не пожелаешь. Людская молва страшна. Народ может горы срыть, построить новую Вавилонскую башню, но может из человека сделать букашку, которую легко раздавить тяжелым сапогом. Ведь доброта одного человека, если кругом посеяны зло, жадность, всегда страшит людей. Почему все такие, а Макар совсем не такой? Уж верно – не от дьявола ли это идет? Почему Макар для людей ничего не жалеет, а Хомин работников кормит мясом дохлых коров, Кузьмин продает беднякам прогорклую пшеницу? Не вспоив, не вскормив – врага не наживешь. Хомин стал лютым врагом для Макара. Он спелся с Кузихой, и плетут они несусветчину на доброго человека. А народ дик, верит наговорам, верит диким слухам.
Была зима. Макар много добыл тогда пушнины. Продал ее проезжему скупщику, а деньги роздал беднякам, себе чуть оставил, так, на всякий случай. Узнал про это Хомин, явился, упал на колени, начал обнимать и целовать грязные унты Булавина:
