Опиум

Сквозь пальцы утечёт вода святая…
Гляжу в себя, как в зеркало пустое,
И предрассветной тайной тенью таю.

Вся эта явь тонка, как целлулоид,
Но не прорвать прозрачного пейзажа.
Киношник мир на эту пленку ловит,
Не думая о муках персонажа.

Что ж, персонаж, считай сомнений чётки.
Иным, быть может, стал бы мир, не сдрейфь я…
Изображенья мутны и нечётки:
Людей прохожих вижу, как деревья.

Любя наощупь, слепо ненавидя,
Записывая рифмы на бумажку,
Вдруг Лествицу Иакова увидя,
Себя лишь тихо ущипну за ляжку.

Воскресшему из мёртвых не поверю,
Как я не верю невоскресшим мёртвым…
Есть слово «Дверь», а там за этой Дверью
Есть слово Бог, но далее — всё стёрто…

А Богу — Крест. И траурные свечи.
Какой мне боли? — все не поумнею.
И как любить невидимые вещи,
Когда и видимые я любить не смею…

Дождливая осенняя ночь

Дождь стучит по подоконнику,
Плачет дождь, как по покойнику.
Воет волк сторожевой…
Но ведь я ещё живой?

Сеет дождь во тьму ворсистую
Чешуёю серебристою
В рыбьем свете фонаря
На исходе октября.

Вот и ходим: кто — под вышками,
Кто — под чеховскими вишнями,
Где, как засланный шпион,
Притаился Скорпион.

Как черны сады осенние…
Без надежды на спасение
Фирс дудит в сыром аду
В водосточную дуду.

И деревья бродят пешие,
Что солдатики воскресшие,
Лезут в окна (наваждение!),
Чтоб поздравить с днём рождения.

Здесь и неба нету истинного,
Здесь и света нету истинного,
Только истинная тьма
Сводит нас с тобой с ума.

Друг мой милый, друг мой искренний,
Мой единственный, таинственный,
Коротай со мной века
За игрою в дурака.

Дураки — родные фетиши…
Может быть, хоть ты ответишь мне
(Жилка бьётся у виска) —
Жив ли я ещё пока?

Друг мой милый, друг мой ласковый,
Знай, туза червей вытаскивай…
Свечи жжём да утра ждём,
Зарешечены дождем.