зашевелилась, протерла глаза и только тут заметила, что накрыта мягким теплым пледом.
В камине весело горел огонь. Я довольно долго таращилась на него, пока до меня не дошло, что там все электрическое: дрова, уголь, языки пламени. Было так хорошо, что не хотелось двигаться. Я повернула голову и увидела Дэвида, который сидел в кресле, обложившись газетами и деловыми бумагами. Теперь на нем была голубая рубашка и кремового цвета джемпер с глубоким вырезом. «Он, случаем, не из тех, кто вообще не спит?» – мелькнуло у меня в голове. Услышав, как я зашевелилась, он внимательно посмотрел на меня.
– Какой сегодня день недели? – осведомилась я светским тоном.
– Среда, – удивился он.
– Где мы?
– В Лондоне.
– Нет, я имею в виду место.
– Кенсингтон.
– Раньше мы жили на Мелбери-роуд. Это далеко отсюда?
– Нет, совсем рядом.
Я немного помолчала, потом продолжала:
– А который час?
– Почти пять.
– Когда мы поедем в Шотландию?
– Сегодня вечером. Я уже заказал билеты на «Ройял хайлендер». Это спальный вагон.
Я через силу села, зевнула и откинула волосы с лица, прогоняя остатки сна.
– Было бы чудесно принять ванну.
– Нет ничего проще.
Я наполнила ванну горячей водой и с любезного разрешения Дэвида кинула в нее целую пригоршню ароматизированной соли, которой пользовалась его мать. Вымывшись, достала чистую одежду, а старую запихнула в чемодан. Когда я вошла в гостиную, там уже был накрыт стол с тарелками горячих гренков, намазанных маслом, и печенья, глазированного шоколадом, – настоящего шоколадного печенья, а не его жалкого подобия, распространенного в Штатах.
– Все это приготовила ваша мать?
– Нет. Пока вы спали, я сбегал в магазин за углом. Это очень удобно, если в доме нет продуктов.
– Ваша мать всегда здесь жила?
– Мама перебралась сюда год назад. В Хэмпшире у нее был дом, но очень большой, да и сад требовал ухода... а помогать некому. Вот она и продала его, а сюда перевезла лишь кое-что из любимых вещей.
Теперь я поняла, откуда эта ностальгия по загородной атмосфере. Я посмотрела в сторону маленького сада и улыбнулась:
– Это ее рук дело?
– Да. С этим она легко справляется.
Я взяла гренок и попыталась представить бабушку в подобной ситуации. Это оказалось невозможно. Уход за громадным домом с его многочисленными пристройками, большим садом и постоянные недоразумения с кухарками и садовниками никогда ее не пугали. Тут же вспомнила о миссис Ламли, которая жила с нами с незапамятных времен. Я словно наяву увидела эту бодрую женщину, стоящую на распухших ногах у кухонного стола и раскатывающую тесто, и Уилла, садовника, копошащегося на большом участке, где он выращивал картошку, морковь и махровые хризантемы.
– Значит, вы фактически не живете в этой квартире?
– Нет, но я останавливаюсь тут, когда оказываюсь в Лондоне.
– И часто это происходит?
– Достаточно часто.
– А с Синклером вы встречаетесь?
– Да.
– Чем он занимается?
– Работает в рекламном бюро. Я думал, вы в курсе.
Мне пришло в голову, что можно позвонить ему. В конце концов, он живет в Лондоне, и узнать номер его телефона – проще простого. Я хотела было сделать это, но потом передумала. Еще неизвестно, как кузен прореагирует на такой звонок, а мне не хотелось, чтобы Дэвид стал свидетелем моего разочарования.
– А девушка у него есть? – полюбопытствовала я.
– Девушек полно, я полагаю.
– Вы меня не поняли. Я имела в виду одну... любимую.
– Джейн, я, право, не знаю.
Рассеянно слизнув с пальцев шоколад, я снова принялась его расспрашивать о Синклере:
– Как вы думаете, он приедет в «Элви», узнав, что я там?
– Должен появиться.
– А его отец? Дядя Эйлуин все еще в Канаде?
Дэвид Стюарт неторопливо поправил длинным указательным пальцем очки на переносице и тихо проговорил:
– Эйлуин Бейли умер три месяца тому назад.
Я опешила:
– Почему мне не дали знать? О, бедная бабушка! Она очень убивалась?
– Да, она...
– Где его похоронили?
– В Канаде. Он долго болел. Так и не успел побывать на родине.
– Значит, Синклер его больше уже не увидит...
– Нет.
Переварив это сообщение, я поежилась, невольно вспомнив отца. Несмотря на периодически вспышки ярости, я ни за что на свете не променяла бы ни единого мига, проведенного рядом с ним, и мне стало жаль Синклера вдвойне. Еще я вспомнила, что в детстве ужасно завидовала ему: «Элви» был его домом, а я отправлялась туда только на каникулы. Что касается мужской дружбы, то ее недостаток восполняли Уилл (которого мы очень любили) и егерь Гибсон, человек мрачный, но мудрый во всех отношениях. А сыновья Гибсона, Хеймиш и Джордж, ровесники Синклера, играли с ним во все дозволенные и недозволенные игры. Это они научили его стрелять и насаживать мух на крючок, играть в крикет и лазить по деревьям. Все эти люди уделяли ему столько внимания, сколько в его возрасте мало кто получает. Нет, что ни говори, а детство Синклера можно считать почти безоблачным.
В Юстоне мы сели на экспресс Лондон-Инвернесс, и я полночи проторчала у окна, безмерно радуясь тому обстоятельству, что ничто не в силах остановить стремительный бросок поезда на север, если только не разразится какое-нибудь стихийное бедствие. В Эдинбурге меня разбудил громкий и пронзительный женский голос: «Мы в Уэверли, мы в Уэверли», и я поняла, что уже нахожусь в Шотландии. Я встала, накинула плащ поверх ночной рубашки и, присев на краешек столика, завороженно следила за мелькавшими в окне огнями. Мне не терпелось увидеть, когда, наконец, появится знакомый мост, но «Ройял хайлендер» резко изменил направление, нырнул вниз и тут же устремился вверх над заливом. Я посмотрела туда, где чернела река, и различила далеко внизу крошечные огни ползущего суденышка.
Затем я легла и проспала до самого Релкирка, потом снова встала, опустила окно, и меня обжег ледяной воздух с привкусом торфа и сосны. Мы приближались к Северному нагорью. Было только четверть шестого, но я оделась и остальную часть пути просидела прижавшись щекой к темному стеклу, залитому дождем. Сперва я ничего не могла разглядеть, но, присмотревшись, заметила, что мы миновали ущелье. Теперь поезд шел под уклон, и вот-вот должен показаться Трумбо. Стало светать, но солнце пока не выглядывало. Над горами повисли густые серые тучи, но, когда экспресс устремился в долину, они мало- помалу рассеялись, и вскоре моим глазам предстала необъятная золотисто-коричневая поверхность, переливающаяся в лучах взошедшего светила.
