гарантирован «не встающему на путь исправления» зеку, если он, скажем, отказывается от рабского труда на преступную систему.
Этот минимум:
1. Никаких свиданий (абсолютная изоляция).
2. Никаких писем (все они конфискуются цензурой или просто воруются).
3. Никакой медицинской помощи (или хуже того – намеренньй подрыв здоровья соответствующими препаратами).
4. Система издевательств и унижений.
5. Отсутствие самых элементарных бытовых условий.
6. Пытки голодом и холодом.
7. Травля и провокации КГБ.
Если сопоставить это со сроками (скажем, двадцать пять лет), то лишь Дантовская фантазия может уяснить, что означает этот минимум на практике.
До зоны я добрался изможденный и измученный до предела. Лицо было желтовато-белым, как снег, кружащийся в вечернем свете лагерных фонарей. В первые дни ноги сильно болели от обыкновенной ходьбы…
В голове циркулировали лозунги Красняка, которые я месяцами слышал изо дня в день. Меня еще преследовал запах параши, самой гнусной из параш. По-видимому, в эту парашу кто-то когда-то оправился (не утерпел), а потом не вылил, просто оставил возле туалета. Не знаю, сколько простояла она там, но когда уже в камере Григорьев открыл крышку – мы чуть не упали в обморок от мерзейшего гнилостного смрада. Параша никогда не благоухает, но это было что-то небывалое. Хотелось лучше умереть, только бы не вдохнуть еще раз эту невозможную вонь.
А в зоне в мое отсутствие впервые отметили день красного террора. Мы в камерах только голодали в этот день, но процедуры не видели. Пятого сентября 1918 года, вскоре после начала красного террора, вышел ленинский декрет о создании первых концлагерей. Гитлеру было у кого учиться… Пятое сентября 1972 года. Накануне вечером зеки тайно собираются в недостроенном помещении. Насыпан символический могильный холм в обрамлении колючей проволоки. Представители каждой общины по очереди читают поминальные молитвы по замученным.
Долго молится Платонов.
Украинцы упали на колени со словами: «Помяни, Господи, души замученных братьев наших».
Иосиф Менделевич быстро, нараспев, прочел Кадиш. Армяне, прибалты… По-арабски молится мусульманин с Кавказа. По одной большой свече от каждой общины ставят в могильный холм, и они озаряют жуткий полумрак. Потом, у кого есть репрессированные родственники, ставят по маленькой свечке за каждого. Свечей было очень много…
Наша новая община, собранная из разных лагерей, была спаяна так, будто мы всю жизнь провели вместе. Верующие и неверующие люди совершенно разных возрастов, судеб и характеров держались, как братья. Впрочем, не обходилось и без курьезов. Ходячим курьезом был, например, Яша Сусленский. Есть коммунисты по убеждению – это дело поправимое. Факты и доказательства, жизненный опыт могут переубедить их. Есть коммунисты, для которых партбилет – «хлебная книжка». Таких подавляющее большинство в СССР, но они коммунисты только до тех пор, пока это помогает карьере. Есть коммунисты по профессии – это правящий класс. Яша был коммунист по характеру. Следователь Мамалыга прямо при нем звонил в магазины, требовал, чтобы ему оставили какие-то товары. Рассказывал, как они развлекаются в своем спецсанатории. Показывал в окно на женщину-завуча, проходившую мимо и подмигивал:
– Какая баба в постели! Огонь!
Он даже не считал нужным скрывать свои махинации:
– Надо уметь жить!
Яша, у которого дома на окнах висели занавески из марли, удивлялся:
– Так кто из нас кого должен судить?
Посадили Яшу за искренность и истовость, уж больно беспокойный был товарищ. Дома бедность, дочь тяжело больна, а он все какие-то кружки в своей школе организовывает, лекции читает, выдумывает новаторские методы преподавания. И это в Империи, которая в своем фригийском колпаке закостенела, как заклинание. Вдобавок еще и жид. В тюрьму его! И нарушитель косной рутины получил свои семь лет – за какое-то письмо по поводу Чехословакии. Но приговор его ничему не научил: Яша так и остался красным. Для него пламенный комсомольский энтузиазм был не выгодной фразой, а сутью его чрезвычайно энергичной натуры. Он органически не понимал, что подавляющее большинство людей никаким «воспитанием» нельзя сделать такими, как он. Но если бы случилось невозможное, и человеческая природа вдруг перековеркалась бы на Яшин лад, произошла бы катастрофа: все только и делали бы, что кукарекали да заботились о чужих горшках. От этого и в своем горшке было бы пусто, и в чужом бы не прибавилось, зато путаницы и недоразумений было бы хоть отбавляй. Но если бы и второе чудо произошло, и пословица «Чужую беду – руками разведу» – вдруг утратила бы свой иронический смысл, то каждый ощутил бы себя младенцем, которого сажают на горшок… Так ли уж приятно ежесекундно чувствовать себя осчастливливаемым? Это, право, утомительно и быстро надоедает… Люди не должны слишком удаляться друг от друга, но и чрезмерное приближение ничего хорошего не сулит, особенно в больших дозах.
За Яшей нужен был глаз да глаз: как бы чего не учудил этот неуемный фантазер. Он даже жалобы в английских стихах отправлял в прокуратуру! По-русски, мол, не хотите понимать, так вот же вам!
Но пятого сентября все были вместе, независимо от характера и убеждений. «Все, кроме капээсэсовцев» – так было решено.
Пятого вечером, после голодовки, весь лагерь собрался на поминальный ужин. Пели песни про черного ворона. Менты безуспешно пытались разогнать, офицеры были нервозны, испуганы, руки у них дрожали, голос срывался.
Новая обстановка в лагерях действовала на неустойчивых. Был такой зек Богданов из города Электросталь. Работяга лет сорока, вкалывал на военном заводе. Все дорого, особенно водка, а выпить хочется. Что делать? Тащить, как все тащат. Но что уворуешь на военном заводе? И произошло невероятное. Богданов украл пару кусков урана(!), что само по себе прекрасно характеризует экономический хаос в СССР, где всеобщая электрификация – это когда всем все до лампочки ( до той самой лампочки Ильича). В Москве Богданов подходил к иностранцам, предлагая по сходной цене купить у него уран. Те в ужасе шарахались от сумасшедшего с мерцающими сероватыми кусками радиоактивного металла. Богданова арестовали, избили, обвинили не то в шпионаже, не то в измене, и, конечно же, произвели в политические.
В лагере Богданов стал бригадиром, стучал, но освобождать его все равно не собирались. Щеки его ввалились, открылся туберкулез, он превращался в «доходягу». Сказались куски урана в карманах… И тут Богданов раскаялся публично в сексотовских делах своих и поклялся впредь быть честным зеком.
На Западе властвует Закон, на Востоке – Обычай. В России нет ни того, ни другого. Поэтому там безраздельно господствует Самодур. Понятие о свободе там очень своеобразно – это свобода о т закона. Какая же «свобода» у властителя, если он всего лишь слуга закона? Да и народ в своих диких, кровавых, мародерских бунтах проявляет то же отношение к свободе. Это свобода в понимании преступников.
Элементарные понятия о правосознании доступны в России очень немногим. И поэтому глумление над жизнью, достоинством и человеческим правом составляет суть имперской жизни. Кстати, без правосознания, без атмосферы четкого распределения прав и обязанностей не может быть и здоровой экономики.
Если иудейская Тора предписывает судьям не смотреть на лица, если греко-римская Фемида изображается с завязанными глазами, то советское кривосудие требует обратное: судить с «учетом личности», как будто судья – это Бог, способный проникать в сокровенные тайники души.
Если учесть совершенно резиновые диапазоны наказаний (по 70-ой статье за одно и то же «преступление» – от шести месяцев до двенадцати лет), то «учет личности», а иначе говоря, обыкновенное самодурство – превращается в решающий фактор советской «законности». А что сказать о таком «четком» определении состава «преступления», как «деятельность, направленная на… ослабление советской власти»!
