десантником, но очень уж ловко обращался с ножом, и его турнули оттуда. У него можете поучиться рукопашному бою. Унтер-офицер Юлиус Хайде может поучить вас порядку и дисциплине; у фельдфебеля Вилли Байера, Старика, можете почерпнуть знание о людях и человечности, хотя особенно проявлять ее вам не придется. Обер-ефрейтор Порта научит вас красть, а если вам потребуется духовное утешение, обращайтесь к нашему священнику, падре Эмануэлю. На его счет не заблуждайтесь. Левым кулаком он может сбить с ног быка. — Достал большой «парабеллум» из желтой кобуры. — Вы наверняка обратили внимание, что у меня есть служебный пистолет, притом не такой, какими тешатся сопляки; и та грязная свинья, которая выкажет хоть малейший признак трусости при появлении противника, получит из него пулю в башку. Не думайте, что прибыли сюда получить Железный крест. В СС нужно быть представленным дважды, чтобы получить его, здесь же — шесть раз. Вы подонки общества, но станете лучшими в мире солдатами. — Сделал глубокий вздох и вернул пистолет в кобуру. — Учитесь у тех, кого я только что рекомендовал. — Затем обратился к гауптфельдфебелю Гофману: — Два часа специальных занятий в реке. Всякий, кто убьет товарища, получит три недели отпуска. Каждый десятый патрон и каждая двадцатая граната будут боевыми. Я хочу увидеть по меньшей мере одну сломанную руку. Иначе четыре часа дополнительных занятий.
После этого начались обычные учения Майка. Мы ненавидели его за них, но они сделали нас суровыми, бесчеловечными. Если хочешь стать хорошим солдатом, нужно обладать способностью ненавидеть. Способностью убивать человека будто вошь. У нас было много командиров, но этот никогда не учившийся в офицерской школе немецко-американский майор Майкл Браун научил нас всему этому так, как не удалось никому другому. Он мог в одиннадцать часов издеваться над тобой, в двенадцать гонять тебя до смерти, а в час пить с тобой шнапс и играть в кости.
Майк превратил трущобную шваль в превосходных солдат. Ввел ходьбу гусиным шагом в болоте, где мы погружались в грязь до самых глаз под музыку оркестра, состоявшего из десяти труб, десяти флейт и десяти барабанов. И даже добился разрешения нашим музыкантам покрыть каски медвежьими шкурами.
Его не раз пытались застрелить сзади, но тем не менее Порта с Легионером дважды выносили его на себе с ничейной полосы, и он даже не поблагодарил их. Когда предстояло что-то особенно трудное — фланговая атака позиций противника, взрыв особого объекта, прикрытие отступления, разминирование, пересечение реки под водой вместе с саперами, захват в плен вражеского генерала, — Майк почти всегда принимал в этом участие одетым в солдатскую форму. Однажды он вынес трех раненых, а наутро отправился за четвертым, повисшим на проволоке.
Как-то наша артиллерия стреляла с недолетом. Майк выполз на передний наблюдательный пункт, арестовал наблюдателя за невыполнение долга и в течение двух часов управлял артиллерийским огнем, благодаря чему мы смогли захватить позиции противника почти без потерь. В другом случае он медлил десять минут после времени, назначенного штабом для атаки; в результате атака оказалась успешной выше всех ожиданий, но лишь благодаря майору Майку.
Он мог заставить нас стоять ночью по горло в ледяной воде, выполняя ружейные приемы, но всегда заботился, чтобы у нас была сухая солома, когда мы возвращались. И горе бывало повару, если он не доставлял еду прямо на позиции, даже под артобстрелом. Старые солдаты ценят такое отношение.
Майк был скотом, но не подлым. Не учинял ничего по злобе или неприязни; все, что он делал, бывало необходимо. И никогда не щадил себя. Он был единственным известным мне майором, у которого не было денщика. Мог в рекордное время наваксить железно-твердые сапоги и сделать их мягкими, как масло. Знал, как очистить траншею от солдат противника связкой гранат; умел делать из огнемета наиболее результативные короткие выстрелы. Когда Майк возглавлял атаку, мы знали, что не подвергаемся особой опасности. Как и все мы, он был трущобной швалью и за отсутствием чего-то лучшего оказался в армии, в полку без боевых почестей. Любимым его развлечением было вызвать кого-то из нас во время переклички и спросить:
— Кто лучшие на свете солдаты?
Мы знали, какого ответа он ждет: «Американская морская пехота», но нам доставляло удовольствие давать другой. Легионер, разумеется, отвечал:
— La Legion Etrangere[68].
На это Майк неизменно замечал: «Отбросы из сточных канав Европы», что неизменно заставляло Легионера бледнеть от ярости.
«Барселона» Блом ответил:
— Ingeniero del ejercito espanol[69], храбрейшие из храбрейших.
Майк презрительно засмеялся и сказал:
— Я слышал, ты мечтаешь об апельсиновой роще. Как ты оказался на той гражданской войне?
— Я был членом команды одной из тех больших барж, на которых любовницы богачей лежали под тентами и старались забыть своих импотентов-покровителей.
— Трахался ты с ними, фельдфебель?
— Время от времени, герр майор. Я был в Барселоне в тот день, когда генерал внезапно появился на юге. Сперва люди смеялись над ним, считали это шуткой, но на сей раз все оказалось всерьез.
Майор понимающе кивнул.
— И как ты оказался в испанской армии?
— Я был в Барселоне с одним из больших шишек и опомниться не успел, как уже сидел в грузовике со многими другими. Нас отправили в Мадрид, там мы много зубрили наизусть о Марксе и Энгельсе, только в окопах проку от этого было мало. Поэтому однажды мы с приятелем махнули на них рукой. Это было во время боев в университетском квартале.
— Фельдфебель, был ты в бою при Эбро? Вам бы туда всего один батальон наших морских пехотинцев. Они показали бы вам, как нужно сражаться.
Возразить Барселона не потрудился. Такому фанатику не объяснишь, какой ужасной была гражданская война.
— Какова была цена гражданской войны в Испании? — спросил майор Майк.
— Миллион убитых, герр майор.
Больше вопросов Майк не задавал. Миллион убитых много даже для большой страны. Он стоял перед ротой, широко расставив ноги.
— Ни один из ваших полков и в подметки не годится американским морпехам, — хвастливо заявил он. И с гордостью ударил себя кулаком по крепкой груди. — Я, ваш командир, горжусь тем, что служил в морской пехоте США.
Когда мы вернулись работать на танках, Старик сердито фыркнул:
— Майк — опасный тип.
Мы удобно расселись. Порта приготовил для нас сюрприз. Полный фасоли бочонок из-под масла. Мы достали из голенищ складные ложки и вилки. Бочонок поставили так, что все могли дотянуться, не вставая. Фасоль была холодной, но особого значения это не имело.
Барселона достал сигарету и разломил на три части. Они пошли по кругу.
Порта раздал карты.
— Может ли быть что-то приятнее, — с улыбкой сказал Старик, — чем сидеть на холмике посреди болота с бочонком фасоли за приятной игрой в карты, зная, что находишься почти в полной безопасности от снарядов?
Мы согласились, что не может. Если б мы могли сидеть так и дальше, пусть бы война длилась еще хоть сто лет. Большинству из нас не было еще и двадцати пяти. Что такое гражданская жизнь, мы давно забыли. Для нас величайшей роскошью был приличный сортир на каком-нибудь холмике под открытым небом.
IV
